Информация о материале

Создано: 05 января 2017

Провожали Чезаре Фортунато всем островом.

Пока в самолет загружали подарки, Чезаре подошел к Джованни и крепко обнял его.

— Вот что, сынок. Кто старое помянет, тому глаз вон. Ты уж не держи на меня зла, что я проклял тебя тогда. Теперь-то я вижу, что ты выбрал правильный путь в жизни; быть морским министром — это ничуть не хуже, чем быть мафиози. Скажу по секрету, я в последнее время и сам подумываю о том, чтобы уйти на покой и заняться политикой. Правда, министром мне уже не стать, но на какой-нибудь пост в правительстве я, с моими связями, могу рассчитывать. А вообще-то, говоря откровенно, каждый должен решать за себя и сам строить свою судьбу; и никому до этого не должно быть дела. Я это понял только здесь, у вас на острове. Поздновато, но все —таки понял!

Чезаре повернулся к островитянам:

— До свидания, друзья! Не знаю, свидимся ли. Но прошу вас, помните старого Чезаре, не забывайте. Это очень важно, когда есть место, где тебя помнят, где тебя ждут, и куда ты всегда сможешь вернуться за своим счастьем...

Тут Чезаре не выдержал и отвернулся. Стоящие близко увидели, как он крепко зажмурился и украдкой смахнул несколько слезинок.

Многие островитяне тоже прослезились украдкой: было стыдно плакать среди всеобщего счастья. Но разлука — это всегда грусть, ничего не поделаешь. Чезаре, боясь еще задержаться, решительно прыгнул в самолет и сделал рукой знак, чтобы все отошли. Завыли двигатели и самолет плавно, но, покачиваясь неровно (руки у Чезаре еще дрожали), взмыл вверх.

Остров, оставшийся внизу постепенно уменьшился и стал виден весь. Чезаре, не спеша, сделал над ним круг, но улетать не торопился. Он собирался сделать еще одно дело, о котором не сказал островитянам, решив, что это будет его сюрпризом.

Под ним расстилалась нежная, пастельная бирюза океана, сквозь его мутноватую, подернутую паутинчатой рябью, поверхность ясно просматривалось близкое дно. На его фоне отчетливо должны были выделяться контуры подлодок, и Чезаре, заблаговременно нажав на кнопку раскрытия створок бомболюка, стал напряженно вглядываться вниз.

Лодок нигде не было. Чезаре сделал несколько кругов и убедился — да, действительно, лодки исчезли! Он поднялся еще выше и полетел вперед. Через какое-то время он их увидел внизу, под собою: две тоненьких белых ниточки — два следа. Это были, без сомнения они — исчезнувшие лодки. Обе удалялись от острова быстро и решительно, нисколько не таясь, в надводном положении.

Что послужило причиной такого быстрого бегства, Чезаре Фортунато, естественно не знал.

А дело было вот в чем.

Гибель самолета потрясла не только экипаж подлодки. О случившемся тотчас стало известно американскому конгрессу, и надежды на то, что удастся избежать огласки, не стало. Пока с этим островком происходили всякие мелкие странности — пропажа карательной команды, темная история с советским лейтенантом — это еще можно было вытерпеть. Но гибель самолета, стоимость которого была в 128000 раз больше стоимости проклятого островка — это уже были не шуточки и не игрушки — должны были полететь чьи-то головы. Рисковать, во всяком случае, больше не стоило, разве что из-за престижа.

Пока в Вашингтоне ломали головы, как бы выпутаться из этой истории с честью, без потери этого самого престижа, события не стояли на месте.

Ровно в полночь на подводную лодку дельфинами был доставлен пилот со сбитого самолета, спасшийся, но истерзанный, с синяком под глазом. Побеседовать с ним пока не удалось. Едва очутившись на борту, он забаррикадировался в ближайшей каюте, и все попытки вступить с ним в контакт результата не дали.

Стало ясно — дальше тянуть нельзя. Срочно было принято решение, позволяющее хоть как-то оставить за собой последнее слово. Американский конгресс быстро и громогласно заявил, что милостиво дарит островку свободу и независимость. Бог с ним, дескать, не обедняем!

Американская подлодка тихо снялась и ушла. Советская осталась, на что-то рассчитывая. И нарвалась!

Где-то под утро, когда вахта уже готовилась сладко прикорнуть, с острова вдруг ни с того, ни с сего шарахнули по лодке дружным залпом изо всех видов стрелкового оружия, да так удачно, что надводная рубка тотчас сделалась похожей на эмалированный дуршлаг. Намек был понят, и советская лодка тоже спешно скрылась в океанской дали...

Но Чезаре этого, конечно, не знал.

Он несколько раз облетел лодки и, убедившись, что те удаляются всерьез и навсегда, бомбить не стал — бомбы тоже стоят денег, и немалых.

Он развернулся и полетел назад. Вскоре из-за горизонта снова показался остров. Одновременно Чезаре ощутил у себя в горле горький тугой комок — мучительно захотелось сесть и остаться здесь навсегда. Невероятным усилием он заставил себя подняться повыше и врубил форсаж, чтобы не было соблазна. Остров стремительно промелькнул внизу, Чезаре успел заметить несколько фигурок, машущих ему руками; слезы застелили ему глаза.

Сзади остался крохотный кусочек суши, маленький островок, где он впервые в жизни ощутил запах настоящего счастья; где счастливы все, до единого, каждый своим, маленьким счастьем, и где всем решительно наплевать на тяготы и проблемы этого большого непонятного мира.

Чезаре решительно проглотил комок, смахнул с ресниц слезы и, глубоко вздохнув, переложил рули высоты вверх.

Вот и все!

«Но, позвольте! — воскликнете вы. — Как это все? Вы же нам так ничего и не сказали! Что сталось с островом? Какие перемены произошли на нем после революции? К чему, в конце концов, эта революция привела?

Да полноте, уважаемый читатель. С чего это вам взбрело в голову, что революция обязательно должна к чему — то приводить. Что за глупая идея! Вовсе нет!

Уверяю вас — на острове все осталось по —прежнему. Разве что теперь уже не Хрисанф, а Джованни приходит в трактир первым. Он занимает самое лучшее место и сидит там до самого обеда. Вторым приходит Хрисанф Бабочкин. Громко посокрушавшись о том, что бесстыжий Джованни нагло занял его место, он садится на бывшее кресло старика Сигизмунда и весь день изводит трактирщика нудными стариковскими разговорами.

Что же касается самого старика Сигизмунда, то он в трактир теперь не ходит — сидит дома и нянчит внуков.

Информация о материале

Создано: 05 января 2017

К пяти часам вечера, как это водилось на острове, полдневная духота стремительно спадала, открывая дорогу легкому освежающему ветерку с лагуны. Сразу становилось приятно, природа приходила в себя после полдневного теплового удара, наливалась соками, и по острову начинали струиться блаженные растительные ароматы. На трактирную площадь собирался народ и готовился к танцам.

Сегодняшний вечер обещал быть особенным: неполные танцевальные пары, существование доселе на острове в количестве девяти, обрели, наконец, долгожданных партнеров, и это обещало создать долгожданную танцевальную гармонию.

По этому случаю трактирщик пустил в ход рождественскую иллюминацию и причудливые разноцветные огни, пока еще при дневном свете малозаметные, обещали в сумерках придать празднику некую особую торжественность и возвышенность. Национальное Радио тоже не осталось в стороне и, пока еще время танцев не наступило, наигрывало тихо со своего столба что-то тонкое, нежное, протяжно-задушевное, отчего хотелось то ли заплакать, то ли возлюбить всех и вся, то ли прижаться к близкому и надежному плечу и затихнуть навеки. Ветерок с лагуны подхватил эту мелодию, стал ей подсвистывать, на удивление в лад, потом улетел на море и принес оттуда что-то такое, чего словами не передать, но что пришлось очень кстати.

А с севера появился вдруг новый звук, вначале слабый и невнятный, а затем усилился, стал дробить и рвать на кусочки установившуюся гармонию, и, в конце концов, перешел в такой оглушительный грохот, что остров задрожал, а у людей заложило уши.

Над толпой, едва не задевая крыши, стремительно пронесся огромный крылатый силуэт.

— Смотрите, самолет! Ей-богу, настоящий самолет! — восторженно закричал старик Сигизмунд.

— Восторг этот был понятен. О самолетах на острове слышали, их видели на картинках и даже имели представление, как они гудят. Yо чтобы вот так запросто, «живьем» увидеть настоящий самолет — такого еще не было. Толпа закричала, зааплодировала, приветственно замахала руками. Для всеобщей радости не хватало только чуда, и вот оно явилось.

— Ура! — кричала толпа.

Военный министр «ура» не кричал. С какими-то невероятно бешеными глазами он носился между согражданами, пихал кого попало и вопил по —островному, вероятно вследствие какого-то потрясения овладев доселе неизвестным ему языком:

— Danger! It is всем каюк! *

Прошло некоторое время, прежде чем на него обратили внимание и стали слушать. Из взволнованной речи министра выяснилось, что самолет этот вовсе никакое не чудо, а совсем наоборот. Министр клялся всеми своими родственниками, что узнал в этом стервятнике бомбардировщик родных американских ВВС — B111. Самолет, несомненно, прилетел бомбить остров.

Сначала было засомневались в словах министра, но самолет вскоре снова показался над горизонтом и направился к острову так уверенно —неотвратимо, что сомнений в его намерениях не оставалось.

— Ничего, — сказал трактирщик, — сейчас мы его! — И, вскоре, вернулся с берданкой. У всех отлегло от сердца — трактирщик не раз говорил, что он отличный стрелок.

— No! — закричал американец. — It is бестолку! Калашников пу-пу-пу — yes! **

Истина его слов стала ясна всем — друзья военного министра, бывшие соратники по десанту, уже залегли со своими автоматическими винтовками и вовсю палили в приближающийся самолет, не причиняя ему ни малейшего вреда.

— Нет —нет, друзья, так не годится! — выступил вперед Доктор. — Эдак мы только патроны зря переводим. Надо что-нибудь другое придумать.

— Что? — воскликнули все в один голос.

— А вот что! — хитро сощурился Доктор. — Белла, иди —ка сюда, вот так, поближе, поближе. А теперь вспомните, как вы давеча у трактира стрельнули по Скунсу великолепными фиолетовыми молниями из своих очаровательных глазок. Шарахните так же по самолету, только поточнее, пожалуйста.

— Это я так просто не могу, — замялась Белла, — для этого меня нужно хорошенько оскорбить, чтобы я возмутилась как следует.

— Ну, за этим дело не станет, — Доктор обернулся, прикинул направление на самолет, пристроился между ним и Беллой, подумал немного, улыбнулся и сказал: — Ну и шлюха же ты, Белла, и черт тебя дернул спать с этим обрубком итальянской каланчи...

Рука Джованни описала в воздухе красивую дугу и опустилась на физиономию Доктора.

— Вы с ума сошли, Джованни! — крикнул Доктор, выбираясь из кустов. — Я вовсе не думал того, что сказал. Это было сделано только для того, чтобы оскорбить вашу супругу. Вот Белла не меня не сердится, не так ли?

Белла взмахнула рукой, и доктор снова отлетел в кусты.

— Запомните раз и навсегда,— нравоучительно сказал Старый Садовник, помогая ему выбраться, — никакую женщину, никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что нельзя называть шлюхой. Это, во-первых, невежливо, а во-вторых, всегда плохо кончается. Вам нужно было оскорбить Беллу как-нибудь поаккуратнее, деликатно, что ли.

— Только попробуйте! — мрачно произнес Джованни.

— Нет, деликатно не годится, — сказал Доктор, стряхивая с себя пыль. — Тут нужно оскорбить именно сильно, основательно — вот в чем вся соль. Сейчас еще разок попробуем — я придумал как. Эти слова стоили ему еще одного полета в кустарник.

— Что вы все время деретесь, — крикнул он оттуда, уже не рискуя выбраться. — Это не патриотично, думать о своем личном, когда отечество в опасности. Я предлагаю поставить вопрос об оскорблении Беллы для нужд отечества на всеобщее голосование.

— Еще чего! — воскликнул Скунс. — Здесь вам не какая-нибудь демократия, чтобы женщин оскорблять.

— Караул! — завопил вдруг старик Сигизмунд. — Он уже бомбит!

Все оглянулись. Самолет, несущийся к острову, был уже совсем близко, настолько, что можно было различить отдельные детали его оснастки. С каждой секундой он все увеличивался и, чем дальше, тем быстрее и быстрее; рос беззвучно, опережая свой звук, и оттого зловеще. Вдруг все увидели, как снизу выползли и стали раздвигаться створки бомболюка.

— Белла!!! — завизжал Доктор. — Вы что не видите! Сбивайте скорее, тут не до церемоний! Ну, представьте, что это он вас оскорбляет своим присутствием!

Самолет беззвучно исчез в яркой вспышке пламени и разлетелся на тысячи ослепительных брызг.

Спустя несколько секунд все услышали взрыв, и сразу же вслед за этим на остров обрушился грохот двигателей уже не существующего самолета.

— Молодец, Белла! — воскликнул Доктор, едва грохот стих. — Здорово ты его!

— Ха! Еще чего! Вы меня оскорбляете, а я вам самолеты сбивать буду?

— It is ракета , — прокомментировал военный министр, — с another plane.***

— Ага, вот он! — ткнул пальцем в небо старик Сигизмунд. Все посмотрели в направлении пальца и увидели между облаками маленький черный крестик.

— Не может быть! — поджал губы Старый Садовник. — Никогда не поверю, что такая маленькая фитюлечка может сбить большой самолет. Да и зачем ему это делать?

— Сейчас узнаем, он спускается.

Самолетик медленно делал круги над островом, опускаясь с каждым разом все ниже и ниже.

— Будет садиться, — сказал военный министр.

— Учтите, Скунс, — забеспокоился старик Сигизмунд, — если он потребует заплатить за помощь — не платите! Помощь должна быть всегда бескорыстной.

— Он не сядет, у нас же нет аэродрома.

— Сядет, он с вертикальным взлетом.

— Мои розы!!! — завопил Старый Садовник.

Над водокачкой медленно плыл парашютист, безвольно болтаясь под ярким оранжевым куполом. Он направился прямо на розовый куст.

— Откуда он взялся?

— Наверное, со сбитого самолета.

— Убью, если на куст сядет! — взвизгнул Старый Садовник.

Парашютист сел на куст.

Старый Садовник выхватил у старика Сигизмунда трость и помчался убивать парашютиста.

Старик Сигизмунд этого не заметил, все его внимание было поглощено самолетом, садящимся на остров. Постепенно все повернулись в эту же сторону и стали ждать. О Старом Садовнике забыли.

Люк самолета откинулся, оттуда вылез грузный черноволосый мужчина и, усевшись в траву, молча стал переодеваться. Он скинул с себя черный летный комбинезон, и под ним оказался надет то ли фрак, то ли смокинг — на острове в таких вещах не разбирались. Затем он снял шлем и, вытащив откуда-то котелок, нахлобучил его на голову. Толпа в напряжении следила за ним. Мужчина сменил летные ботинки на черные лакированные туфли, встал и изящно поклонился.

— Папочка! — нерешительно произнес Джованни.

— Что «папочка»? — несколько грубовато улыбнулся мужчина. — Не узнал сразу, что ли? Тоже мне, сын называется. Мог хоть разочек за пять лет дома показаться?!

— Но ты же меня проклял, папа!

— Проклятие проклятием, но семейные отношения надо поддерживать. Впрочем, я знал, что ты пришлешь телеграмму. Когда по радио сообщили о гибели судна, я послал человека на почту, чтобы он сидел и караулил — в нашем роду еще никто не тонул. Браво, сынок! Поцелуй меня.

Джованни не очень решительно приблизился к отцу, и они поцеловались.

— Ну, а теперь познакомь меня, что ли, со своими друзьями.

— Друзья! — обернулся Джованни к островитянам. — Это мой папа, познакомьтесь.

— Чезаре Фортунато! — поклонился папа.

— Папочка, а это моя жена.

— Это!?

— Куда ты смотришь — это трактирщица! Моя жена — вот.

— Очень! Очень приятно, расплылся в улыбке Чезаре, и, подхватив Беллу за руку, доверительно зашептал ей на ушко: — Вы знаете, мой Джованни такой оболтус (вы, впрочем, должно быть сами уже это заметили), я так боялся, что его окрутит какая-нибудь вертихвостка, а теперь я спокоен — он в надежных руках.

Сделав, таким образом, комплимент и оставив Беллу в приятном смущении, Чезаре подхватил Джованни и, улучив минутку, прошептал:

— Вполне одобряю. Очень недурно, весьма! Немного худа, ну да ничего, раскормим. Там, в самолете, подарки и гостинцы; доставай, на всех хватит.

Джованни полез в самолет, а толпа, тем временем, уже пришла в себя и делегировала вперед старика Сигизмунда.

— Уважаемый Чезаре! — начал тот. — Нет, не так!.. Наш дорогой, нежно —любимый и глубокоуважаемый Чезаре, мы все...

Тут он получил мощный толчок в спину, плашмя полетел в траву и растянулся. Прямо по его распростертому телу, нелепо взмахивая руками, хватая воздух разинутым ртом и тараща от ужаса глаза, промчался американский летчик. Следом, размахивая Сигизмундовой тростью, бежал Старый Садовник. Даже не заметив встающего Сигизмунда, он снес его вдругорядь и скрылся вслед за американцем в кустарнике.

— Так вот, я хотел сказать, уважаемый Чезаре! — поднялся и отряхнулся старик Сигизмунд. — Мы все...

— Папочка! — крикнул Джованни из самолета. — Зачем нам столько оружия?

В руках у него была кошелка, из которой торчало десятка три разнокалиберных стволов.

— Оружие никогда не помешает, — строго сказал Чезаре. — В наше время это необходимость. Не пройдет нескольких дней, и ты сам убедишься в этом. (Забегая вперед, скажу, что старый Чезаре оказался прав — оружие, привезенное им, сыграло в судьбе острова важную роль, но об этом — после).

— Так вот, уважаемый Чезаре, — быстро затараторил старик Сигизмунд, явно опасаясь, что его снова прервут, — мы все, то есть... островитяне... они уполномочили меня... короче говоря, огромное вам спасибо за бескорыстную и, самое главное, своевременную помощь. Если бы не вы, то неизвестно, что бы с нами было.

— Да полноте! — поморщился Чезаре. — Было бы за что благодарить. Ужасно не люблю, когда люди чувствуют себя обязанными мне. Да я бы его все равно сбил, этот самолет, даже если бы он на вас не нападал. Терпеть не могу военных — ругают мафию, а сами убивают куда как больше народу.

— О, кстати! — спохватился Скунс и, подхватив Чезаре под руку, отвел его в сторону. — Я хочу поговорить с вами от имени правительства. Понимаете ли, мы оказались в неловком положении. Мы, конечно, очень благодарны вам за помощь, но я боюсь теперь, как бы нас не обвинили в связях с международной мафией.

— При чем тут мафия? — пожал плечами Чезаре. — Я здесь нахожусь, как частное лицо, как папа Джованни — так всем и говорите. А мафия здесь ни причем.

— Вы меня утешили, — облегченно вздохнул Скунс и радостно повернулся к толпе: — Друзья! Все уладилось! Будем танцевать!

Танцевали в тот вечер, как никогда. Танцевали так, что остров пришел в движение, а от него затряслось и море, от моря — небосвод, на небосводе заходила ходуном луна, и вниз дождем посыпались звезды. Астрономы объяснили эту катавасию столкновением Земли с потоками то ли Леонид, то ли Кариатид. Сейсмологи заговорили о вспышке активности в поясе Блюмберга —Бокельмана, а единственные люди, которые могли бы все объяснить, просто танцевали и им не было до всего этого никакого дела. Танцевали до упаду. Танцевали и действительно падали в изнеможении, но, отлежавшись немного, вставали и снова шли танцевать. И старик Сигизмунд танцевал, и толстый трактирщик со своей женой, и даже их высокопоставленный сын на весь вечер забыл о своем президентском достоинстве. А о морском министре с молодой женой и говорить нечего — им сам Бог велел. И Старый Садовник пришел откуда-то заполночь, помятый, но довольный — и тоже тряхнул стариной.

И старый Чезаре Фортунато не удержался: распихал всех и в одиночку исполнил любимый танец итальянской мафии — тарантеллу, что, конечно, имело огромный успех.

А потом, когда уж и ноги не слушались, и у Национального Радио иссяк запас мелодий, и до рассвета было еще далеко, но душа никак не могла успокоиться, хотелось ей, душе, чего-то еще, такого, то вспомнили об арсенале, что привез с собой Чезаре.

Подхватили винтовки, автоматы, карабины, вышли на берег и ухнули залпом в пространство, в темноту, в этот необъятный, далекий мир, крича, хохоча и радуясь.

Шарахнулись от берега дельфины, испуганно взмыли вверх чайки, не понимая, что бояться нечего — это всего лишь салют — счастье, бьющее через край, — апофеоз революции!

* Спасайся, кто может! (остр.)

** Это не поможет, тут нужен хотя бы автомат Калашникова! (остр.)

*** Это ракета, пущенная с другого самолета. (остр.)

Информация о материале

Создано: 05 января 2017

Лодка тихо зашуршала и отчалила от берега. Лейтенант Иванов оглянулся. Он остался один. Лодка уже исчезла в утреннем тумане, и ни единый звук не доносился со стороны моря. Со стороны острова тоже. Недалеко виднелась темная полоска кустарника. Лейтенант Иванов пригнулся, юркнул в него и, расстелив плащ-палатку, лег в мокрую, после ночи, траву. Похоже было, что остров совершенно не охранялся, но лейтенант решил не рисковать и дождаться восхода солнца — там будет виднее.

Ждал он недолго. Вскоре, как это водится в тропиках, солнце мгновенно выскочило из-за горизонта, налетел ветерок и, в считанные секунды, разодрал туман на клочки, развеял его.

Лейтенант осторожно выглянул, остров быстро пробуждался: слышались людские голоса, запахло кофе, откуда-то зазвучала негромкая музыка. И, самое главное, лейтенант с радостью убедился в правильности своей догадки — остров действительно не охранялся. Ни единой заставы, ни одного вооруженного человека, да что там, даже мужчин не было нигде видно.

— Вот же олухи! — посмеялся он про себя. — Перед островом стоят две подлодки, а они даже не чешутся.

Зашуршали кусты, и лейтенант быстро пригнулся. Мимо него прошла полная женщина с бельевой корзиной в руках и, остановившись шагах в десяти, перекинула веревку и стала вешать белье для просушки.

«Вот некстати, — огорчился лейтенант, но тут же успокоился, — чего тут бояться, их же голыми руками взять — делать нечего».

Он блаженно раскинулся на траве и стал мечтать о том, что женщина скоро уйдет, а он беспрепятственно доберется до водокачки и, не спеша, спокойно, со вкусом подорвет ее.

Но вдруг пронзительная мысль обожгла его: «А американцы? Они ведь совсем не простачки, как же они попались? Здесь, наверняка, какая-то ловушка». И тут он похолодел, потому что понял, почему на острове нет мужчин.

«Мужчины вооружены до зубов и сидят в засаде, — догадался лейтенант, — а женщины, должно быть, выполняют функции разведки».

Да, в хитрости противнику нельзя было отказать. Приглядевшись, он понял, что женщина только делает вид, что вешает белье, а на самом деле ежеминутно старается повернуться к нему лицом.

«Следишь? — подумал лейтенант. — Ну ничего, голубушка, меня так просто не возьмешь». Он нащупал пистолет, но стрелять не решился — слишком много шума. «Сейчас главное оторваться от преследования», — решил лейтенант и, дождавшись, когда женщина стала к нему спиной, юркнул в сторону и быстро пополз, время от времени, резко меняя направление, чтобы сбить преследователей с толку. Вскоре он увидел еще одну женщину, которая тоже вешала белье.

«Грубо работаете, дорогие мои, — констатировал лейтенант, — могли бы еще что-нибудь придумать». В это время женщина повернулась к нему лицом, и лейтенант увидел, что женщина — та же самая. Он вернулся на прежнее место, но только с другой стороны.

«Ишь ты, как они все хитро на острове у себя устроили, никуда от них не денешься», — подумал лейтенант, отползая в сторону и стараясь, на этот раз, держаться прямого направления. Тактика оказалась верной, и больше на это место он не вернулся.

Вскоре путь ему преградила тропинка. Лейтенант залег рядом и стал думать, как действовать дальше. Если идти по тропинке, тогда точно не заблудишься, и, кроме того, она может вывести прямо к водокачке. Но на тропинке больше шансов встретить кого-нибудь, хотя, с другой стороны, на тропинке его, скорее всего, искать не будут. А в лесу, хотя и больше шансов спрятаться, но можно заблудиться. Кроме того, в лесу его, скорее всего, уже ищут.

Пока он таким образом размышлял, на тропинке показались люди: женщина и трое мужчин, один из них в военной форме. Лейтенант вжался в землю. Люди прошли мимо. Женщина была одета в роскошное белое платье и важно вертела носом, всем своим видом показывая, что ей нет дела до лейтенанта. Мужчины же, в свою очередь, делали вид, что всецело поглощены созерцанием женщины.

Но лейтенанту удалось заметить, что они искоса бросили на него несколько незаметных взглядов.

«Все! Обложили!» — понял лейтенант и, дождавшись, когда компания пройдет, одним прыжком перемахнул тропинку.

«Ничего, меня голыми руками не возьмешь!» — лейтенант решил идти к водокачке сейчас, немедленно, пока есть еще время. «Ничего, ничего! Пока меня поймаете, сами без воды останетесь!»

Но тут сзади послышался шорох, и кто-то дернул его за ногу. Лейтенант подпрыгнул, выхватил пистолет и обернулся. Перед ним стояла девочка лет пяти.

— Мужчина, на земле лежать нельзя, простудитесь, — сказала она серьезным тоном.

«Донесет», — понял лейтенант, но стрелять в ребенка рука не поднималась. Упрекнув себя за малодушие, он вскочил и снова бросился вперед. Теперь оставался только один выход — добраться до водокачки прежде, чем девочка расскажет взрослым о его местонахождении. Лейтенант упрямо и настойчиво стал продираться напрямую сквозь густой кустарник, уже не обращая внимания ни на производимый им треск, ни на царапины и ссадины, получаемые им в изобилии. Теперь все сводилось к одному! Вперед! Быстрее вперед! Только бы успеть. — Слава богу, он вскоре выбрался на возвышенность и впереди, теперь уже совсем недалеко маячил силуэт водокачки.

Вдруг, неожиданно для самого себя, он выскочил на новую тропинку и тотчас услышал совсем рядом, за поворотом, мужские голоса. Лейтенант привычным, уже отработанным, движением перескочил через тропинку и спрятался за деревом. Из-за поворота показались двое. Одного из них, высокого, с черными курчавыми волосами, лейтенант сразу узнал. Он уже видел его в компании, сопровождавшей женщину в белом. Другой, пожилой, с солидным шарфом вокруг шеи, был ему незнаком. Лейтенант сразу определил в нем главаря.

— Как же вы его потеряли? — спросил курчавый.

«Потеряли! Значит, мне удалось сбить погоню со следа», — удовлетворенно заметил лейтенант.

— Ничего, найдем, — ответил главарь, он непременно должен быть где-то здесь, больше ему некуда деться, — он подошел почти вплотную к лейтенанту и стал пристально вглядываться в противоположную сторону — а вы посмотрите пока с другой стороны, может он там.

Курчавый подошел и стал шарить по траве буквально в полуметре от лейтенантского носа.

«Все, это конец!» — подумал лейтенант и потянулся за пистолетом. Но вдруг мгновенный ужас парализовал его — он вспомнил, что, отправляясь на задание, забыл отдать замполиту свой комсомольский билет. Теперь этот билет, скорее всего, попадет в руки врага — лейтенант был реалистом и не тешил себя иллюзиями. Перед его взором замельтешили страницы, прочитанных еще в детстве, книг о подвигах героев —комсомольцев. Лейтенант понял, что надо делать. Стараясь не шуметь, он аккуратно извлек из кармана комсомольский билет и сунул его в рот. Центральные странички с отметками о членских взносах сжевались и проглотились быстро, но твердая виниловая обложка, на которой было самое главное — фамилия и фотокарточка, никак не поддавалась крепким лейтенантским зубам.

«Это недоработка», — решил лейтенант, — если уцелею, выйду в ЦК с предложением, чтобы обложки тоже делали из мягкого материала».

— Ну что, нашли? — спросил тем временем главарь у курчавого

— Нет, не нашел.

— Придется идти за помощью. Скунс — старший всегда выручал меня, когда я попадал в такое положение.

— На этот раз попробуем обойтись без Скунса, — ответил курчавый, — идемте, я покажу вам кое-что получше.

«Уф!» — вздохнул лейтенант, едва они скрылись за поворотом. — Ну и везет же мне сегодня! В который раз ускользаю... Ну теперь-то, голубчики, все! Идите, показывайте там что хотите, вам уж меня не достать. Водокачка вон она, в двух шагах».

Он бережно вытащил комсомольский билет изо рта, разгладил его, упаковал в полиэтилен и нежно опустил в карман. Затем встал, расправил плечи, вышел на тропинку и, почти не таясь, пошел к водокачке.

Она, как он и предполагал, совсем не охранялась. Вокруг не было видно не души.

«Все в лесу, меня ищут», — злорадно подумал лейтенант. Рядом с водокачкой цвел на удивление прекрасный розовый куст. Как лейтенант не спешил, он все же задержался на мгновение, полюбовался, и даже не стал лезть напролом, обошел его — лейтенант был не чужд прекрасному.

Водокачка, как будто нарочно, была построена так, чтобы ее было удобнее взрывать: хоть и изящная, фигурная, но непрочная, деревянная, со множеством выступов и углублений — как раз для закладки взрывчатки. Лейтенант быстро распаковал рюкзак, извлек пакет с тротилом, и стал прилаживать его.

Это оказалось неудобно: одной рукой приходилось удерживать взрывчатку, другой — привязывать, а привязывать одной рукой лейтенант не умел. Лейтенант несколько раз ронял пакет и вздрагивал, инстинктивно вжимая голову в плечи.

Вдруг розовый куст зашевелился, зашуршал, и оттуда выбрался хромой старик. В одной руке он сжимал букет роз, в другой — тросточку.

Лейтенант вздрогнул и подался назад.

— Молодой человек, я вижу у вас затруднения, давайте я окажу вам помощь.

Он выхватил у оторопевшего лейтенанта взрывчатку и приложил ее к водокачке.

«Наверное, какой-нибудь местный придурок», — решил лейтенант и привязал пакет.

— Отойди, дед, сейчас как рванет, — он вытащил коробок и запалил спичку.

— Вы с ума сошли! — взвизгнул старик и задул огонек. — Вы что не знаете, что водокачка на бензине работает? Она же элементарно от вашей спички загореться может!

— Отойди дед! — повторил лейтенант, теперь уже грозно и вытащил из кобуры пистолет.

Подбородок у старика задрожал.

— Как вам не стыдно молодой человек. Я гожусь в ваши папы, а вы в меня тыкаете пистолетом, как будто в какую свинью. Вы что не знаете, что этим убить можно? Предупреждаю, я буду вынужден применять необходимую самооборону.

— Применяй! — согласился лейтенант.

Старик взмахнул тростью и тюкнул лейтенанта по темечку.

* * *

Лейтенанту показалось, что был он без сознания одно только мгновение. Но очнулся он от множества людских голосов, едва пробивавшихся сквозь темную завесу потускневшего разума: значит, прошло время, раз здесь собрались люди. Лейтенант с трудом приоткрыл глаза. Рядом с ним на корточках сидел человек в цилиндре и озадаченно вертел в руках изжеванный комсомольский билет. Немного поодаль в виде смутного пестрого пятна различалась толпа людей.

— Эка, как вы его трахнули, дядя Сигизмунд, посмотрите, даже в карманах все рассыпалось, — сокрушенно сказал человек в цилиндре.

Может быть, вы еще скажете, что и исцарапал его тоже я? — ответил откуда-то знакомый и противный стариковский голос. — Ей-богу, все так уже было!

— Смотрите, он приходит в себя, — сказал кто-то.

Человек в цилиндре посмотрел на лейтенанта.

— Вы меня слышите? Кто вы? Отвечайте, я президент этого острова.

«Будто ты не знаешь, кто я такой!» — со злобой подумал лейтенант.

— Как вы себя чувствуете?

«Ишь ты, прикидывается, будто заботу проявляет. Надо плюнуть ему в рожу, чтобы не издевался над коммунистом... Да, пожалуй, я так и скажу им, что я коммунист — так солиднее. Пускай расстреливают!»

Лейтенант представил, как он стоит у стенки и бросает и лицо врагам слова презрения. На душе у него стало хорошо, и он решил все-таки плюнуть в лицо президенту. Но... увы, во рту пересохло и плевка не получилось.

— Пить хочет, — по —своему истолковал движение лейтенантских губ президент, — дайте ему содовой.

— Коммунисты не пьют содовой! — прохрипел было лейтенант, но тотчас почувствовал, что в рот ему полилась шипучая жидкость. Он собрался с духом и выпустил ее в лицо президенту.

— Ты что, с ума сошел? — подскочил президент.

— Вот! Я же говорил, что он сумасшедший! — воскликнул тот же стариковский голос. — Разве нормальный человек будет играть с огнем около водокачки, да еще и размахивать при этом пистолетом.

— Нет, господа! Я не сумасшедший, — прохрипел лейтенант и, цепляясь руками за водокачку, встал на ноги. Мутная пелена постепенно спала с его глаз, и он увидел стоявших перед собой врагов. Целую толпу. Мужчины, женщины, дети — и все враги. Ни одного родного лица.

— Нет, господа! Я не сумасшедший! — повторил лейтенант твердым, прорезавшимся голосом. — Я коммунист!

Ожидаемого взрывного действия на толпу это заявление не произвело. Толпа осталась равнодушной.

«Они уже привыкли, — понял лейтенант, — они уже привыкли мучить коммунистов», — и он с вызовом посмотрел на толпу.

— А вы какой коммунист? — вдруг спросил один враг — грузный мужчина с трубкой в руках. — По убеждениям или по документам?

Лейтенант уже настроился пройти все мучения до конца, а потому ответил:

— Я и по документам и по убеждениям. Гады!

— Такого не бывает, — назидательно сказал президент.

— Бывает, — возразил мужчина с трубкой, — хотя и очень редко, но бывает. В бытность мою спецкором ТАСС, мне на материке попадались иногда такие люди. Но здесь явно не тот случай.

— Так зачем же вам требовалось играть с огнем, товарищ коммунист? — спросил, как показалось лейтенанту, с некоторой издевкой, президент.

— А я и не играл, — презрительно сказал лейтенант. — Что меня сюда, в игрушки, что ли, играть забросили? Я водокачку взрывал.

— Водокачку взрывали? — удивился президент. — Зачем?

«А действительно — зачем? — подумал лейтенант. — Впрочем, черт его знает. Начальству виднее».

— Вам этого не понять, гады! — крикнул он. И тут его прорвало. Слова полезли из него, как кипящее молоко из —под крышки кастрюли. Он кричал о своей ненависти к врагам, о том, что за него отомстят — за его спиной целая подводная лодка, о том, что к вечеру от острова не останется камня на камне, и о многом, многом другом.

— Вот теперь мне все понятно, — сказал президент, выслушав лейтенантскую болтовню. — Одного я не могу понять, почему послали именно вас.

— Потому что идеологически я самый выдержанный, — с гордостью ответил лейтенант.

— Фи! — Воскликнула Белла. — Выдержанное хорошо только вино. А выдержанный мужчина — это — фи!

Лейтенанту почему-то стало стыдно.

— Стреляйте! Всех не перестреляете! — крикнул он и рванул на груди тельняшку.

— Нет, он все —таки сумасшедший! — снова взвизгнул старик Сигизмунд. — Разве нормальный человек будет себя так вести?

— Нет, это не сумасшествие, — возразил Хрисанф, — это по —другому называется, хотя и недалеко ушло. Впрочем, можно спросить у Доктора. Доктор, это, случайно, не по вашей части?

— Не по моей, — ответил Доктор, — но как помочь, я знаю. Этого юношу от окончательного разложения может спасти только высшая мера.

— Но это слишком жестоко! — в один голос воскликнула толпа.

— Да уж, Доктор, вы это слишком... — сказал президент. — Высшая мера на острове не применялась, дай бог памяти, уже лет двести.

«Гуманистов из себя разыгрывают, — устало подумал лейтенант. — Кончали бы, что ли, скорее, не мучили».

— Нет, сынок,— вышел вдруг из толпы огромный толстый человек, поверь моему педагогическому опыту — доктор прав. Больше здесь уже ничего не поможет.

— Ну что ж, папа, — вздохнул президент, — тогда ты сам и приведи приговор в исполнение.

Толстяк кивнул и ухватил лейтенанта за загривок.

— Сейчас вы увидите, как могут умирать советские люди! — громко крикнул лейтенант.

Ему никто не ответил.

А толстяк, вопреки ожиданиям, не стал ставить лейтенанта к стенке, а сделал что-то совсем малообъяснимое: зажал с силой лейтенантскую голову между колен и стал расторопно стягивать с него штаны.

Лейтенант Иванов все понял.

— Не на-адо! — Завопил он писклявым голосом, как когда-то в детстве.

В воздухе просвистел ремень...

— Фи, Джованни, — прошептала Белла, прислушиваясь к лейтенантским всхлипываниям, — а ты стал бы плакать, если бы тебя выпороли?

— Нет! — твердо сказал Джованни, немного подумав. — Я, может быть, покричал бы немного, если бы было очень больно, но плакать бы я точно не стал.

— Ну, немного покричать — это можно, — успокоила его Белла, — потому что это действительно больно.

... Лейтенант Иванов плохо осознавал происшедшее. Разум помутился. Помнилась только невыносимая, жгучая обида, страшная жажда мести... Потом теплая морская вода и чей-то вкрадчивый голос:

— Куда плывем, шеф?

— На подлодку! — решительно прошептал лейтенант.

Информация о материале

Создано: 05 января 2017

Капитан Фокин в бешенстве метался по каюте, с трудом преодолевая желание крушить все, что попадется под руку. Каждые пять минут он выбегал в рубку и спрашивал у лейтенанта, сидящего за перископом:

— Ну как? Все по-прежнему?

— По-прежнему, товарищ капитан второго ранга, — следовал неизменный ответ.

— Дай, я сам посмотрю! — отпихивал Фокин лейтенанта и прикладывался к перископу. — У, черт! — рычал он, взглянув в окуляр. — Куда же он подевался?

— Не могу знать, — отвечал лейтенант.

И капитан, матерясь, убегал в свою каюту.

Было от чего взбеситься. Сегодня утром, ровно в девять часов, мятежный остров исчез из поля зрения, словно и не было его вовсе. А незадолго до этого пропал, не вышел на связь, лейтенант Иванов. А еще раньше начисто пропала американская команда, чего уж совсем не могло быть, ибо у американцев ничего никогда так просто не пропадает. Эти пропажи наводили на мысль, что здесь замешана мистика, а в мистику капитан Фокин, как истинный марксист, не верил. Оставалось только беситься.

В капитанскую каюту постучали.

— Войдите! — рявкнул Фокин.

Вошел дежурный офицер и доложил:

— Товарищ капитан, только что с берега к подводной лодке двумя дельфинами был доставлен лейтенант Иванов. Я распорядился принять его на борт.

— Уф! Наконец-то, — обрадовался Фокин, — давайте его сюда, быстро!

— Это невозможно, товарищ капитан.

— Почему невозможно?

— Лейтенант Иванов был доставлен в невменяемом состоянии. Едва очутившись на борту, он пришел в буйство, растолкал всех и заперся в ближайшей каюте. Никого не впускает, даже доктора. Мы боимся подходить — у него пистолет.

— Та-ак! — протянул Фокин голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Замполита ко мне!

— Замполит пропал, должно быть прячется.

За замполитом, действительно, водилось такое — нашкодить и спрятаться. Фокин почувствовал, как изнутри поднимается и застилает сознание волна гнева.

— Чтобы был здесь немедленно! — рявкнул он.

— Я уже здесь, — раздался сзади вкрадчивый замполитический голос.

— А-а, — обернулся Фокин, — здравствуйте, здравствуйте, — он постарался вложить в интонации побольше сладостного сарказма. — Ну и как поживает ваше дражайшее протеже — лейтенант Иванов? Как его здоровье? Не болит ли у него головка? Взорвал ли он, в конце концов, водокачку, черт побери!!!

— Товарищ капитан, — с достоинством ответил замполит, — здоровье товарища лейтенанта оставляет желать лучшего, он нуждается в серьезном отдыхе. Но, тем не менее, я убежден, что товарищ лейтенант вел себя, как истинный советский воин и до конца выполнил свой коммунистический долг.

— И скажите, пожалуйста, откуда у вас такая «убежденность»?

— Как я понял из разговора лейтенанта...

— Как? Вы разговаривали с ним? — в один голос воскликнули капитан и дежурный офицер.

— Я подслушивал, — пояснил замполит, — залез в вентиляционную отдушину и подслушивал. Из бессвязного бормотания лейтенанта я понял, что он оказался в очень сложной ситуации, попал в руки врагов, его расстреливали, но он оставался советским человеком. Смотрите, — замполит извлек из кармана бесформенный комок красного цвета и показал его капитану, — это комсомольский билет лейтенанта. О чем это говорит? О том, что, вырвавшись от врагов, он не бросил на произвол судьбы самое дорогое свое достояние, а с риском для жизни отбил его... Я предлагаю представить лейтенанта Иванова к правительственной награде.

— Да, побывал парень в переделке, — посочувствовал Фокин, — все это, конечно, извиняет его поведение. Но к награде — это вы уж слишком. Он хоть водокачку-то взорвал?

— По крайней мере, как я понял, взрывчатку он заложил — это точно. Он завербовал какого-то местного жителя, тот сначала помог ему, но потом предал.

Дверь распахнулась, и вбежал радист:

— Товарищ командир! Перехвачена радиограмма американцев! Им стало известно о возвращении лейтенанта, водокачка стоит невзорванная, они вызывают авиацию для бомбежки острова с воздуха.

— Дурень! — хлопнул себя по лбу Фокин.

— Кто дурень? — обиделся замполит.

— Я! Я дурень! Не надо было этого разиню посылать, а самому вызвать авиацию. Давно бы уж от острова одна пыль осталась. А теперь уж поздно — вся слава американцам, их очередь нападать.

— Не все потеряно, товарищ капитан, — дружески тронул его за плечо замполит, — я попробую договориться с американцами, у меня там свой человек есть. Разрешите всплытие?

— Всплываем! — решительно скомандовал Фокин.

Лодка всплыла на поверхность, и, когда все вышли наружу, стало ясно, почему пропал остров — перископ был аккуратно и ровно срезан, словно бритвой.

Информация о материале

Создано: 05 января 2017

А в это время в хижине старика Сигизмунда, на развороченной постели сидели Белла и Джованни; Белла заклеивала уши Джованни пластырем.

— Ну что же ты так, Джованничка, — нежно ворковала она, — надо было сразу мне сказать.

— А я ничего не чувствовал, — глупо улыбался Джованни.

— Я тоже не соображала, что делаю! — засмеялась она. — Только смотрю утром, а у тебя уши искусанные. Прости меня, пожалуйста!

— Не за что, глупенькая! — засмеялся он и впился ей в губы.

— Пусти, сумасшедший! Средь бела дня! У нас еще целая ночь впереди.

— Как? Только одна?

— Ну что ты, глупенький. Много, много ночей!

— Вся жизнь!

— Да, вся! Я люблю тебя!

— А я тебя!

— М-м-м-цу!

— У нас будет славная жизнь! Ты будешь ходить в трактир и пить кофе, а я буду ждать тебя. Потом ты будешь приходить домой, и мы будем танцевать дотемна. И все ночи будем проводить вместе!

— А что еще?

— В каком смысле «еще»?

— Ну что еще мы будем делать?

— А разве тебе мало? У нас все мужчины ходят в трактир и пьют кофе. Что ты еще хочешь? А женщины ждут, пока они напьются.

— А потом?

— Потом все танцуют.

— И это все?

— А что еще тебе надо?

— Ну как же... Ведь есть какие-то другие важные, полезные дела. Люди должны трудиться, ходить на службу, получать образование. Работать, короче говоря.

— Фи! А зачем это нужно нам? Тогда танцевать некогда будет.

Тут с улицы послышались шаги, и в дверь решительно постучали.

— Ай! — взвизгнула Белла. — Погодите! Я не одета!

— Да сколько я тебя помню, ты всегда неодетая бегаешь, — ответил из-за двери насмешливый мужской голос.

— То было раньше, — серьезно пояснила Белла, — а теперь я замужняя дама, и мне надо блюсти приличия. — Она выхватила из-под кровати какую-то коробку внушительных размеров, и убежала с ней за занавеску. И уже оттуда крикнула: «Войдите!»

Вошли двое: молодой парень во фраке, цилиндре и босиком; другой — тоже молодой, только одетый в форму морской пехоты США.

— Привет! — сказал парень во фраке.

— Привет! — крикнула из-за занавески Белла.

— Здравствуйте, — застенчиво пролепетал Джованни, пытаясь хоть немного прикрыться одеялом.

— А где Белла? — спросил «цилиндр», искоса вглядываясь в Джованни.

— Я здесь! — крикнула из-за занавески Белла.

— Та-ак! — парень внимательно огляделся. — А ты, значит, и есть тот самый итальянец.

— Тот самый! — подтвердила из-за занавески Белла.

— А чего это ты за него отвечаешь? Он что, не понимает по-нашему?

— Почему же это я не понимаю? — обиделся Джованни. — Я очень даже понимаю! И по-вашему, и, вообще по-всякому.

— Здорово! — восхитился парень, и, встав в позу, стал говорить речь. Смысл речи сводился к следующему. Парень в цилиндре жаловался на своего спутника. Говорил, что тот плохо понимает по-островному, а понимать должен, поскольку является ни кем иным, как военным министром острова. Сам он представился президентом. Джованни решил, что недопонял и уточнил:

— Как? Неужто сам президент?

— А он только вчера президентом стал, а до того ефрейтором был, на таможне, — крикнула из-за занавески Белла. — И гляди ты, уже министра себе где-то нашел! Где ты его взял, Скунс?

— А кто его знает!? — Безалаберно улыбнулся Скунс. — Откуда он взялся? Они вчера под вечер на острове появились и переженились на наших девушках. Всего восемь человек. Этот показался мне самым толковым, вот я его и назначил министром.

Тут он снова разразился речью, смысл которой сводился к тому, что гражданское правительство не может состоять только из одного президента, а потому еще требуются и министры. Причем желательно, чтобы министры принадлежали к разным национальностям и являли собою, таким образом, мировое сообщество в миниатюре. Это поднимет международный авторитет правительства и, кроме того, продемонстрирует отсутствие у островитян националистических и расовых предрассудков.

Скунса так и распирало от самодовольства, когда он говорил это; ясно было, что именно он, и никто другой, додумался до идеи международного правительства, и эта идея составляет предмет его законной гордости. Он только выразил некоторое сожаление, что на острове, увы, нет пока ни одного афроафриканца, но зато почти все остальные нации налицо. Он сам — островитянин, военный министр — американец, Хрисанф Бабочкин согласился представлять в правительстве Россию и попросил себе портфель министра просвещения. И вот теперь они пришли к Джованни с просьбой войти в правительство от Италии и взять себе какой-нибудь портфель.

— А какой портфель мне взять? Кем я буду в вашем правительстве? — растерянно спросил ошалевший от такого потока информации Джованни

— А кем ты раньше был? — хитро сощурился президент.

— Моряком! — гордо провозгласил Джованни.

— Тогда будешь морским министром, — назначил президент.

— Ура-а! — выскочила из-за занавески притихшая Белла. — Мой муж — морской министр!

— Ух ты! — ахнул президент Скунс и разинул рот, американец тихо присел на пол, а Джованни медленно поднялся, забыв о своей наготе.

Перед ними стояла... стояла... Это была Белла, но какая Белла! Платье, белоснежное платье! Воздушное платье королевского достоинства падало ослепительными складками с плеч, ей богу, самой природой только для того и созданных, чтобы такие платья носить. Джованни только теперь увидел эти плечи. А туфельки! Чудесные туфельки (и где она только взяла такие), сахарные лодочки на тоненьком каблучке сидели так, словно их не снимали с самого рождения. А прическа! А манера держаться! И откуда только такое! Ведь еще вчера бегала по острову, сверкая голыми пятками...

— Ой! Белла! Какая ты у меня, — прошептал Джованни, и, опустившись на колени, стал целовать ее ноги.

Президент молча снял шляпу.

Если бы полчаса спустя возле хижины старика Сигизмунда каким-нибудь образом оказался случайный прохожий, он, несомненно, заметил бы, как из ее окна выпрыгнул небольшой тайфунчик и заскакал по дороге, ведущей к трактиру. Тайфунчик двигался не сам по себе, а сопровождал небольшую процессию, вышедшую из хижины несколько ранее: впереди, с видом и повадками истинной министерши шествовала Белла. За ней, разинув рты, безвольно брело островное правительство почти в полном составе. Но случайного прохожего поблизости не случилось, и только безмолвная природа смогла оценить по достоинству столь внезапную перестановку ведущих ролей на острове. От зрелища, доселе невиданного, все в ней пришло в смятение, забеспокоилось, закружилось и родило тот самый тайфунчик, который кинулся вперед, заскакал, запрыгал вокруг Беллы, нежно раздвигая пыльную траву перед ее ногами. Ветер пригнал откуда-то хилое дымчатое облачко и слегка прикрыл солнце, чтобы не очень пекло.

Процессия, меж тем, вышла на площадь, и на трактирной веранде произошло смятение, перешедшее вслед за тем во всеобщий столбняк. И пока Белла невинно (по-женски) наслаждалась произведенным эффектом, тайфунчик с радостью внес в него свою лепту и немного напроказил: прыгнул на веранду, покрутился между столиками, позвенел посудой, выхватил трубку изо рта у Сигизмунда и выбил ее о лоб трактирщика.

Трактирщик очнулся.

— Послушайте, Сигизмунд, — громко прошептал он в полной тишине, — сдается мне, что у нас на острове новый правитель, и я, кажется, знаю кто это!

— О, да! — многозначительно согласился Сигизмунд. — Без цветов здесь не обойтись.

Он воровато оглянулся на Старого Садовника:

— Я, конечно, уверен, что мой друг будет рад подарить молодым несколько роз со своего знаменитого куста, что возле водокачки; но все —таки, Скунс, не в службу, а в дружбу, присмотрите за ним на всякий случай, и никуда не отпускайте, пока я не вернусь.

С этими словами он тихо исчез через кухню.

Трактир постепенно приходил в себя и сбрасывал оцепенение: зашевелились руки, ноги, постепенно заворочались шеи, хрустели суставы, поскрипывали связки. Под эти анатомические звуки Белла легко и изящно вошла на веранду, ловко проскользнула между столиками, между скрещенными на ней недоуменными взглядами вглубь трактира; прямо к креслу Хрисанфа.

— Здравствуйте, Хрисанф, — проворковала она и изящно, двумя пальчиками, подняла его с кресла. — Запомните раз и навсегда — когда дама стоит, сидеть невежливо.

— Джованни, иди сюда! Это будет теперь твое место.

Джованни подошел и извиняющимся взглядом посмотрел на Хрисанфа. Хрисанф вздохнул грустно и, не говоря ни слова, пересел на место старика Сигизмунда. В трактире снова наступила неловкая тишина. Нужно было бы кому-нибудь что-то сказать, но никто не решался.

Наконец, трактирщик собрался с духом:

— А-а... скажите, уважаемая Белла...

— Одну минуточку! — прервала его Белла, — одну минутку!

Она быстро уселась на колени к Джованни, вкусно поцеловала его в губы, поерзала, устраиваясь поудобнее, и повернулась к трактирщику:

— Вот, теперь я вас слушаю.

— А скажите, уважаемая Белла, ваш супруг, он...

— Тише! — прервали его. — Погоду передают!

Все мгновенно смолкло. Передача по радио прогноза погоды была для островитян священным обрядом. Слушали прогноз с упоением, с истинным наслаждением, так, будто бы в нем содержалось некое высшее откровение, великая мудрость, от которой зависело процветание острова, вся его дальнейшая жизнь. И вот, поди ж ты, погода на острове никогда не менялась, всегда была одна и та же, но жизнь в эти минуты замирала полностью: смолкали на полуслове разговоры, переставали петь птицы, не рождались дети, и даже, казалось, единственный на острове ручей прекращал свой бег и останавливался. Все слушало.

Люди на веранде мгновенно замерли в немыслимых и неудобных позах, дабы самым слабым случайным звуком не нарушить тишины, и навострили слух. Белла быстро зажала рот Джованни, чтобы он не вздохнул с непривычки слишком громко.

Радио начало похрипывать, покашливать, поохивать, прочищая потихоньку свою глотку. И когда вся веранда приготовилась уже внимать священным словам, Радио всех надуло и вместо прогноза стало вдруг передавать сводку происшествий:

— Внимание, внимание! Дорогие сограждане! Наконец-то мировая общественность обратила на нас внимание. Наш островок стал объектом интереса прессы, а также радио и телевидения всех стран! Слушайте, только что сообщили, что на нас вчера напали американцы, чуть ли не целая дивизия!

— А где же они? — удивился Почтмейстер. — Я что-то никого из них не видел.

— Сообщают, что до острова они не добрались и где-то сгинули, — пояснило Национальное Радио. — Где-то.

— А, как же! — вспомнил вдруг трактирщик. — Помните, Джек тоже о каком-то десанте говорил? Наверное, о том же самом. А я-то думал, что это он спьяну.

— Да, вот еще что, друзья! — спохватилось Национальное Радио. — Где-то здесь поблизости вчера утонула итальянская шхуна. Так что смотрите, может вынесет что-нибудь.

— Мама мия! — ухватился за лицо Джованни. — Это же моя шхуна. Бедный мой папа! Он сейчас слушает радио и думает, что я тоже утонул. Надо срочно дать телеграмму, успокоить его! Он у меня хоть и мафиози, но очень хороший человек. Не надо, чтобы он волновался!

— Прекрасно! — воскликнул Почтмейстер, выбираясь из-за стола. — Прекрасно! Это очень хорошо, что вы такой внимательный сын! Прежде всего, молодой человек, надо заботиться о родителях, а уже потом все остальное; фигли-мигли и прочее. Идемте скорее, порадуем вашего папочку, а Белла пусть здесь посидит: ее будут караулить всей верандой, и с ней ничего не случится.

Они ушли.

— Не понимаю, — проворчал Старый Садовник, недовольно косясь на Национальное Радио. — К чему забивать эфир всякой ерундой, вместо того, чтобы тихо и спокойно передавать погоду. Зачем мне знать, что делается там у них, когда я должен знать, что произойдет здесь.

— Э, нет, не скажите! — возразил трактирщик. — То, что произойдет здесь, вы и так знаете. А вот в мире, между прочим, тоже происходят интересные вещи. Вот, полюбопытствуйте, — он извлек из-за пазухи измятый газетный листок, — месяца два назад ветер принес с моря, так я, знаете ли, до сих пор с удовольствием почитываю.

— Ну что там может быть написано, — скривился Старый Садовник, — наверняка, какая-нибудь ерунда!

— Ну, к примеру, знаете ли вы, что, — трактирщик приблизил газету к глазам, — ведущие ученые мира не исключают возможность гибели цивилизации в результате глобальных катастроф уже в конце нынешнего тысячелетия?

— А какое мне до этого дело? — пожал плечами Старый Садовник.

— А вот, кровавая резня в Бабадуле! Слышали вы что-нибудь об этом?

— Ну, я же говорил, — удовлетворенно хмыкнул Старый Садовник, — ничего хорошего там быть не может. Вот вы когда-нибудь слышали, чтобы у нас устраивали резню.

— Как это — резню? — не поняла Белла.

— Это очень просто, — пояснил Старый Садовник, — когда там один человек не нравится другому, тот просто идет и режет его — это у них обычное явление.

— Какой ужас! — воскликнула Белла. — Ни за что не отпущу моего Джованничку к ним назад.

— Успокойтесь, Белла, — вмешался трактирщик, — Старый Садовник сгущает краски. Все это не так просто. Это политика. Вот, например, в этом самом Бабадуле рыжие резали брюнетов за то, что те не хотели убираться из их города...

— Дурость это, а не политика! — резко оборвал его Старый Садовник. — Проще жить надо. Вот я, например, всю жизнь выращиваю цветы, вы варите свой кофе, Сигизмунд воспитывает племянницу; и ни у кого из нас, заметьте, не возникло желания зарезать другого, потому что мы живем просто, и каждый делает то, что ему нравится. А они там, в мире, напридумывали себе всяких сложностей: нации, государства, полиция, банки, армии, налоги! Да кому это надо? Вот у нас — ни наций, ни государства. Правительство есть, а государства нет. Русские есть, американцы есть, все есть, а наций нет! И ничего, обходимся, не воюем друг с другом. Проще жить надо, проще!

— Фи! — сказала Белла. — Да ну вас! Я думала вы умные вещи будете говорить, а вы что-то непонятное несете. Какие-то нации, государства, банки. Какое нам до этого дело. Ну, есть где-то Америка, где-то Россия. Теперь, я знаю, где-то Италия есть. Ну и пусть себе живут, как хотят. Незачем всем этим голову засорять. Мы сами по себе!

— Браво, Белла! — крикнул Хрисанф Бабочкин. — Вот это и есть настоящий социалистический реализм!

Веранда одобрительно зашумела и единодушно пришла к выводу, что есть более приятные вещи, чем резня в Бабадуле.

— Послушай, Белла, — вдруг задумчиво сказал Скунс, — я только сейчас сообразил... Ведь твой Джованни сказал, что его отец — мафиози?

— Ну и что здесь такого?

— Да нет, ничего. Но если бы я раньше об этом знал, тогда бы я...

— Что «тогда бы ты...»! — вскочила Белла, и из глаз ее вылетели две фиолетовые молнии. Они стремительно сверкнули над головой пригнувшегося Скунса и срезали в морской дали перископ советской подлодки. — Ты думаешь, что если папа моего Джованни — мафиози, то он недостоин быть морским министром?!

— Да что ты, Белла. Как ты могла такое подумать! Наоборот, я хотел сказать, что уважаю теперь Джованни еще больше, если, родившись в преступной семье, он выбрал честный путь.

— Друзья мои! — произнес вдруг Доктор с какой-то затаенной торжественностью. А ведь никому не пришел в голову вопрос, каким образом спасся супруг нашей уважаемой Беллы.

— Что вы имеет ввиду?

— Нет, вы сначала скажите мне, он рассказывал, как он спасся?

— Он говорил, что начал тонуть, но что-то подхватило его и вынесло на берег, — сказала Белла.

 — Вот! — Доктор многозначительно поднял палец. — Подхватило и вынесло, — и, помолчав немного, добавил, — Это мои дельфины его спасли!

Лучше бы он промолчал.

Мгновенно десятки кулаков взвились в воздух, все повскакали с мест, утробный рев вырвался из множества глоток, глаза засверкали бешеным гневом. Монолитная толпа стала угрожающе надвигаться на Доктора. Каждый из этой толпы счел бы себя обделенным, если бы не принял участия в общем действии.

Дело было вот в чем.

Когда-то, давным —давно, Доктор решил организовать на острове водную спасательную службу. С этой целью, начитавшись научно —популярной литературы, он вступил в сговор с местными дельфинами и обучил их спасательным приемам...

Тот черный день навсегда запомнился островитянам, ибо с этого момента они начисто забыли вкус морской воды. Обученные дельфины не делали никакого различия между теми, кто и в самом деле тонул, и теми, кто просто купался, ловил рыбу, и занимался прочими приятными делами. Спасали всех без разбору. Однажды обучившись, дельфины стали передавать спасательные приемы по наследству, и слово «купаться» постепенно исчезло из языка островитян.

Долгое время после этого Доктор прятался от разъяренных сограждан в лесу. Потом история подзабылась, хотя островитяне нет —нет, да и поглядывали с тоской на ласковую голубизну недоступной им теперь лагуны. Доктор вернулся в общество, но о дельфинах, разумеется, благоразумно помалкивал

И черт его дернул теперь напомнить об этом! Несомненно, на острове, вопреки утверждению Старого Садовника пролилась бы кровь, но, к счастью, тут вернулись Почтмейстер с Джованни и отвлекли внимание на себя.

— Уф! — громко фыркнул Почтмейстер, сматывая с шеи почтмейстерский шарф — единственный признак своего достоинства. — Вы даже не представляете, Белла, до чего же ловок ваш супруг.

— Почему же, представляю, — стыдливо потупилась Белла.

— Если бы не он, то мы до сих пор топтались бы перед дверью телеграфа. Представьте, я обронил ключ, а отыскать его в этом лесу никак невозможно. Я хотел уж было идти за нашим уважаемым трактирщиком, чтобы он вышиб дверь своим телом. Но ваш супруг молодец, я охнуть не успел, как он взобрался по совершенно гладкой стене, вы представляете — ни одного выступа, протиснулся в форточку и открыл мне дверь изнутри. Ей-богу, Белла, ваш супруг — молодец!...

— Тише! — раздался возглас. — Погоду передают.

Все мгновенно стихло.

Национальное Радио на столбе похрипело, поохало, покашляло и сказало:

— Внимание! Всем членам правительства немедленно подойти к водокачке! Повторяю...

Информация о материале

Создано: 20 января 2010

Трактир «Три веселых друга», именуемый в просторечии «У друзей», являлся своеобразным политическим и культурным центром острова. Способствовало тому, во-первых, выгодное географическое положение трактира (он располагался на главной площади, как раз напротив того столба, где висело Национальное Радио), а во-вторых, то, что он был единственным трактиром на острове.

Каждый островитянин, выйдя по утру за порог своего дома, счел бы для себя великим грехом миновать порог трактира и не заглянуть на традиционную чашечку утреннего кофе. А после революции популярность трактира еще больше возросла, поскольку хозяин трактира Скунс —старший приходился новому главе правительства родным папой.

Когда первые лучи солнца, продираясь сквозь утренний туман, падали на остров, и на нем начиналась жизнь, то начиналась она непременно с трактира. Скунс —старший гостеприимно распахивал двери, и запах свежесвареного кофе мощными струями расползался по острову, забираясь в носы спящих островитян и, поскольку петухов здесь не водилось, служил для них единственным будильником.

Первым возле трактирных дверей неизменно оказывался Хрисанф Бабочкин — собственный корреспондент ТАСС на острове. Он узурпаторски присваивал себе самое лучшее место возле дырки в потолке (оттуда приятно обдувало в жару) и располагался там до самого обеда.

Вторым всегда приходил старик Сигизмунд и, посокрушавшись о том, что его местом бессовестно завладел бесстыдный Хрисанф, он усаживался возле трактирной стойки и до вечера изводил трактирщика своими нудными стариковскими разговорами.

Дальше следовала небольшая пауза, вслед за которой народ валил непрерывным потоком. И уже после того, как все рассаживались, после того, как все успевали отхлебнуть первый глоток, в трактир вваливался заспанный, опухший Доктор и, пробормотав что-то о пользе утреннего сна, тяжело опускался в тенечек на веранде.

Так продолжалось изо дня в день, из месяца в месяц, и посторонний человек, впервые оказавшийся на острове и, будучи незнакомым со здешними обычаями, вряд ли сумел бы отличить один день от другого.

Но в это утро вдруг случилось нечто невероятное, и, казалось бы, этот раз и навсегда заведенный порядок, вдруг нарушился.

Хрисанф Бабочкин пришел, как всегда, вовремя — первым. А Сигизмунд вовремя не появился, не появился и потом; и не то, чтобы совсем пропал, а пришел все-таки, но со слишком уж большим опозданием, даже после Доктора.

Он не спеша вошел в трактир, насвистывая и глядя в потолок, будто ничего не случилось, а на лице его сияло выражение затаенной торжественности. Тотчас смолкли разговоры, и несколько десятков глаз скрестилось на его фигуре.

— Что случилось, Сигизмунд? — не выдержал первым Доктор. — Может вам не здоровилось? Или небо упало на землю, что помешало вам прийти вовремя?

— Ничего особенного, — чрезмерно хладнокровно произнес Сигизмунд, и гордость брызнула из него во все стороны, — просто в эту ночь моя племянница стала женщиной.

— А-а! То-то я смотрю вас сегодня дома не ночевало! — радостно хихикнул Старый Садовник. — Я вашего храпа совсем не слышал, а что-то непонятное звучало: я так измучился, что это мне спать не давало, так понять хотелось!

— А ну вас! Бросьте трепаться, Сигизмунд! — заметил Хрисанф Бабочкин, красиво сплевывая сквозь дырку на потолке на зеленую лужайку перед трактиром. — Если это о Джеке (так звали на острове представителя Ассоушейтед Пресс), то вас надули! Стоит ему пропустить стаканчик — и он уже ни на что не способен. А за то, что он у вас первым делом пропустил стаканчик, я готов поручиться.

— При чем тут Джек? — искренне и даже немножко обиженно удивился Сигизмунд. — Люди, разве я хоть слово сказал о Джеке? Я сразу говорил моей Белле, что этот молодой человек для столь важного и деликатного дела не годится. Но, молодость! Ей самой хотелось во всем разобраться, и я ее не виню. Она умная девушка! Как только ей стало ясно, она сама, лично, вышвырнула этого Джека и я, право, даже не знаю, где он сейчас.

Тут дверь распахнулась, и в проеме показался сам Джек, помятый, но, тем не менее, успевший привести себя кое-в-какой порядок и даже побриться.

— Скунс, виски! — словно пароль рявкнул он с порога свою неизменную фразу.

— С утра только кофе, мистер Джек, — ответил трактирщик неизменным отзывом.

Завсегдатаи слушали с интересом, хотя знали этот диалог наизусть, и каждая последующая реплика была известна заранее.

— Скунс! Вы же не убийца! — заламывал руки Джек. — Вы ведь не дадите погибнуть человеку!

— Обратитесь к Доктору.

— Один стаканчик, пожалуй, можно, Скунс, — с удовольствием включился в свою роль Доктор.

— Ладно, Джек. Но только в последний раз, — следовала заключительная реплика, после чего спектакль, обычно заканчивался.

Но на этот раз, выпив виски, Джек не ушел, а повернулся к публике и обвел всех постепенно трезвеющими глазами:

— Господа, в чем дело? Что случилось? Какая сейчас власть на острове, советская или демократическая? Пошел сейчас к советской конторе — заколочено, пошел к американской — заколочено! Кто сейчас нами правит господа?

— Вы проспали революцию, Джек, — охотно пояснил Хрисанф под общий хохот. — Уже две недели, как нами правит ефрейтор Скунс, сынок нашего уважаемого трактирщика.

— Президент Скунс, — мягко поправил его трактирщик, — вы забыли, Хрисанф, что со вчерашнего дня власть на острове решено передать гражданскому правительству, и потому ефрейтор теперь именуется «президент».

Минут пять Джек обмозговывал эту новость, безусловно, для него сногсшибательную, потом лицо его сморщилось, и он заплакал.

— Что с вами, Джек? — участливо забеспокоился трактирщик. — Если вы опасаетесь, что вас будут преследовать за сотрудничество с американцами, так плюньте на это! Вон Хрисанф, он ведь тоже сотрудничал с русскими и, как видите, без последствий.

— Всегда! — прохлюпал Джек, сотрясаясь от рыданий. — Всегда!... Ассоушейтед Пресс ... была впереди... А я прозевал!... Теперь впереди ТАСС.

— Тю-у! — воскликнул Хрисанф. — Если дело только в этом, то успокойтесь, Джек! Клянусь вам, я ничего не сообщал о революции ни в ТАСС, ни кому бы то ни было! Так что, приоритет за вами, если пожелаете.

— Не сообщали? Почему? — слезы Джека мигом просохли.

— Видите ли, Джек, я исповедую социалистический реализм — то есть смотрю на вещи реально. На острове произошла революция — это реальность! Мир об этом ничего не знает — это тоже реальность! Так скажите на милость, какого черта мне в эти две реальности вмешиваться, когда они существуют сами по себе, а я — сам по себе!

— Браво, Хрисанф! — воскликнул трактирщик. — Мне нравится этот ваш социалистический реализм. Я поговорю с сыном насчет того, чтобы сделать его официальной идеологией острова...

— Погодите! — прервал его Джек. — Так значит, я могу пойти дать телеграмму агентству о том, что произошло на острове. Не так ли, Хрисанф?

— Несомненно. Приоритет — ваш! Я вам его уступил.

Джек окончательно успокоился, вытащил из кармана блокнот с авторучкой и, подхватив почтмейстера, умчался прочь.

— Вот видите, как мало нужно, чтобы обрадовать человека, — назидательно сказал Старый Садовник и вновь повернулся к Сигизмунду. — Так я не понял тебя, Сигизмунд. Если, как ты говоришь, Джек тут ни при чем, то каким образом твоя Белла стала женщиной? Насколько я понимаю, для этого нужен еще и мужчина; но ни один из сидящих здесь мужчин не возьмет на себя риск изменить жене, по крайней мере, здесь, в пределах острова. Это непонятно, Сигизмунд.

— О! Оказывается, вы не знаете моей Беллы! Если ей что —либо втемяшится в голову, она хоть из-под земли, но выкопает то, что ей нужно.

— Надеюсь, вы не имеете ввиду покойников! — содрогнулся Доктор.

— О нет! Но пока я вчера вечером в очередной раз доказывал моей Белле, что бедняга Джек не годится для такого важного дела, она втихомолку достала себе где-то какого-то отчаянного мальчишку (ума не приложу, откуда он взялся). Они выставили меня за дверь, а когда я поутру вернулся домой — поставили перед свершившимся фактом. Вот и все.

— А-а, знаю! — Высунула голову из-за занавески мадам Розалия — жена трактирщика. — Вчера вечером на остров высадились с лодкой восемь военных американцев. Ужас, какие симпатичные! Девушки их всех по домам разобрали.

— Помолчи! — прикрикнул на нее трактирщик. — Занимайся своим делом и не лезь в мужской разговор.

— Отчего же, Скунс, это интересно, — заступился Сигизмунд, — только к нам это отношения не имеет. Мой мальчишка вовсе не американец и не военный. Он — гражданский итальянец, вот он кто

— Итальянец? — удивился трактирщик. — Откуда же у нас может быть итальянец... Нет, я, конечно, знаю, что где-то там есть какая-то Италия, и, может быть, это действительно так. Но живой итальянец у нас на острове?.. Вы уверены, что вас не надули?

— Да нет же, уверяю вас, самый настоящий итальянец!

— Да-а, неисповедимы пути Господни.

— А что, — вмешался Хрисанф, — итальянцы, между прочим, отличные ребята. И пить умеют, не то, что бедняга Джек.

Тут дверь распахнулась, и снова показался Джек. Нижняя губа у него болезненно дрожала, в глазах стояли слезы.

— Вы только послушайте, Хрисанф! — взвыл он с порога. — Они отстучали мне, что я дурак.

— В этом они не правы, Джек, — сказал Хрисанф. — Вы пьяница, вы алкоголик — это так, но дураком вас никак назвать нельзя. Остатки интеллекта у вас сохранились.

— Вы знаете, Хрисанф, они потребовали, чтобы я сообщил, куда делась карательная экспедиция, напавшая вчера на остров.

— Напавшая на остров? А разве на остров кто-нибудь нападал? — удивился Хрисанф, обводя всех недоуменным взором.

Все единодушно пожали плечами.

— Никто на нас не нападал, — уверенно сказал трактирщик, — уж мне-то сын сказал бы, если бы случилось что-нибудь подобное.

— Да мы бы все знали. Такие вещи незамеченными не проходят.

— Так что идите, Джек, и отстучите им, что никто на нас не нападал, — подытожил Хрисанф. — А если они посылали какой-то десант, то острова он попросту не добрался.

Джек повернулся и побежал отправлять новую телеграмму.

— А, послушайте! — спохватился Старый Садовник. — Помните, вчера какой-то корабль приплывал, хотел наших женщин отбить. Может они это имели ввиду?

— Да бросьте вы! Это же было коммерческое судно, обычные морские разбойники.

Информация о материале

Создано: 09 января 2010

Капитан второго ранга Фокин проснулся поутру в дурном расположении духа. Не любил он, когда перебегали ему дорогу, американцы вчера перебежали. И винить было некого — сам предложить бросить жребий.

Он прокашлялся и нажал кнопку селектора

— Как там у американцев дела?

— Разведка молчит, товарищ командир! — ответил дежурный офицер, и, помолчав немного, добавил нерешительно. — Значит, есть еще надежда.

— «Есть, есть!» — передразнил Фокин, — сам знаю, что есть! Давай всех ко мне на пятиминутку. Быстро!

Пятиминутку Фокин имел обыкновение проводить в своей каюте. В те дни, когда им овладевала злость, он становился экстрасенсом и начинал читать чужие мысли. Поэтому сейчас, окинув вошедших строгим взором, он сразу же уловил тревожные нотки, исходящие от доктора.

— Что у вас случилось?

— ЧП, товарищ капитан второго ранга, — ответил врач, в который раз уже удивляясь про себя способности капитана все видеть. — Рядовой Кексминдальный, производя утреннее бритье, нанес себе резаную рану в область правой щеки.

— Та-ак! Докатились! — Фокин обвел всех грозным взглядом. — Кто непосредственный начальник рядового Киксминдального?

— Мичман Предыбайло!

— Предыбайло наказать однозначно! — Фокин повернулся к начальнику штаба. — Кто ответственный за бритье личного состава?

— Такого нет, — растерялся тот.

— Тогда ответите вы! С личным составом проводились занятия по технике безопасности при бритье? Где у вас находится инструкция по производству бритья?

— Нет у нас такой инструкции, товарищ командир, — побледнел начальник штаба.

— Та-ак! Выговор вам за плохую работу. Почему не заботитесь о подчиненных? Если личный состав бреется, то инструкция должна быть! Ясно? Где гарантия, что это просто несчастный случай, а не попытка самоубийства, к примеру?

— Характер пореза исключает это, товарищ командир, — робко вмешался Доктор.

— «Исключает!» — передразнил Фокин. — Сейчас исключает — в следующий раз не исключит! Значит так! Пишите! — повернулся он к секретарю и стал диктовать:

«Приказ № 25.

С целью упорядочения гигиены личного состава и предотвращения несчастных случаев при наведении оной, с сегодняшнего дня вводится новый порядок производства бритья.

Лица, желающие побриться, подают письменный рапорт по команде. На основании рапортов производится медицинский осмотр на пригодность лиц, подавших рапорт, к бритью. Из лиц, прошедших медицинский осмотр, составляются группы бреющихся, количеством не менее десяти человек, из числа которых назначается старший, отвечающий за бритье во вверенной ему группе.

Для оказания медицинской помощи в случае несчастных случаев начальнику лазарета выделить специальную медицинскую команду, которой приказываю постоянно присутствовать на бритье.

Для составления инструкции по бритью создать специальную комиссию во главе с начальником штаба.

Со всем личным составом провести занятия по технике безопасности при бритье.

Приказ довести до личного состава немедленно».

По мере того, как Фокин выговаривался, гнев его постепенно улетучивался. Закончив диктовку, он совсем успокоился и обвел собравшихся благодушным взором:

— Ну все, товарищи! Пятиминутка закончилась. Если никто не желает больше высказаться, можете идти.

Собравшиеся ринулись толпой к двери, радуясь, что гроза пронеслась так быстро.

— Иван Иванович, останьтесь, пожалуйста, — остановил Фокин врача.

Подождав, пока все вышли, он выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, тщательно запер дверь и обернулся:

— Ну как?

— Все по —прежнему, товарищ капитан.

— Процесс продолжается в том же темпе?

— Так точно!

— Наблюдения не прерываете?

— Что вы, товарищ командир.

— Ну что же, продолжайте, продолжайте. Учтите, что это имеет для науки огромное значение.

— Я понимаю, товарищ командир.

— Да, и вот еще что! Напомните мне, в ближайшем порту надо будет увеличить запасы спирта, чтобы можно было развернуть масштабы эксперимента...

Тут надо сделать отступление и пояснить, что капитан Фокин совместно с судовым врачом проводил важный научный эксперимент.

С некоторого времени было замечено, что с запасами спирта в лазарете происходит странная химическая реакция, в ходе которой он постепенно, медленно, но неуклонно превращается в самую обычную воду. Реакция эта никогда ранее не описывалась и принадлежала, по —видимому, к типу наукой вообще не изученному. При ней не выделялось тепла, объем жидкости не менялся, в то время, как сама жидкость наоборот, непреклонно изменяла свои и физические, и химические свойства. От исходного материала это не зависело — любой спирт, оказавшийся в лазарете, претерпевал вышеуказанные изменения, что, по —видимому, объяснялось особыми свойствами лазаретной атмосферы.

Так вот, капитан Фокин и врач намеревались эту реакцию хорошенько изучить, с тем, чтобы в дальнейшем написать совместную научную работу и прославиться.

Отпустив врача, Фокин подошел к селектору и вызвал дежурного:

— Ну как?

— Перехвачена радиограмма с американской подлодки.

— Прекрасно! Докладывайте.

— В радиограмме сообщается, что команда, высадившаяся вчера на берег, бесследно исчезла. На связь вовремя не вышла, на радиозапросы не отвечает, визуальных сигналов не подает. Все контрольные сроки давно истекли. Тщательное наблюдение за островом результатов не дало — следов команды не замечено. Полученное задание — взорвать водокачку — отряд не выполнил. А американцы спрашивают разрешения послать другую команду.

— Так мы и дали им это разрешение! — довольно хохотнул Фокин. — Теперь уж мы свою команду пошлем, наша очередь! Давайте ко мне замполита! Быстро!

— Я уже здесь, — раздался сзади вкрадчивый голос.

— Ой! — испуганно подскочил Фокин. — Что за привычка у вас, Николай Петрович, появляетесь всегда неожиданно и пугаете?

— Должность такая.

— Слушайте, Николай Петрович, обстановка сейчас такая: мы имеем...

— Я все уже знаю.

— Откуда?

— Должность такая, комиссар должен все всегда знать первым.

— Ну, тогда... Значит так, нам надо послать на остров команду...

— Предлагаю лейтенанта Иванова.

— А еще кого?

— Больше никого.

— ?

— Я так думаю, товарищ командир: если американцы послали отряд и ничего не добились, то нам целесообразнее послать одного человека. Один советский воин стоит целого американского отряда, а обнаружить одного труднее.

— Что ж, логично. Только почему именно Иванова? Он же хлипкий, даже одного раза подтянуться не может. Нет уж, давайте пошлем Климова, он спортсмен.

— Товарищ командир, я думаю, что у американцев все были спортсменами, а толку что? Мне кажется, что в данной ситуации важнее не физическая выносливость, а идеологическая стойкость. А за то, что лейтенант Иванов самый стойкий на судне после меня, я могу поручиться!

— Ну что ж, вы меня убедили, — подумав, согласился Фокин. — Вызовите ко мне лейтенанта Иванова.

— Я его уже проинструктировал, товарищ командир. Пять минут назад лейтенант Иванов отправился на берег...

Информация о материале

Создано: 09 января 2010

Джованни Фортунато был настоящим морским волком.

Он ходил вразвалочку, умел смачно плевать сквозь зубы, и выходил в море целых три раза  — вполне достаточно, чтобы стать кумиром портовых мальчишек. Кроме того, он был образованным человеком и знал вдобавок к родному итальянскому еще целых два языка  — русский и английский. Вполне достаточно, чтобы заслужить уважение образованных девушек. Но Джованни, видит бог, не стремился ни к тому, ни к другому  — все его помыслы были устремлены к морю.

Целью его жизни было стать капитаном, а если повезет, то адмиралом, а если еще больше повезет  — то морским министром. В этой мечте Джованни боялся признаться даже самому себе. Но вот зато как он станет капитаном, Джованни знал совершенно точно и даже составил подробный план.

План заключался в следующем.

Прежде всего, надо будет дождаться кораблекрушения (в том, что их полуразвалившаяся шхуна в скором времени пойдет ко дну Джованни нисколько не сомневался). Капитана, конечно же, смоет волной за борт, на шхуне начнется паника... и тогда он, Джованни Фортунато, поднимется на капитанский мостик и своими своевременными, четкими командами спасет судно.

Дальнейшее рисовалось в радужных тонах: судовладелец в благодарность сделает его капитаном, может даже отдаст за него свою дочь. А там... а там последует долгожданное прощение от папочки. Джованни закрывал глаза и представлял себе эту сцену.

«Джованни,  — скажет папочка,  — я был не прав, когда проклял тебя. Профессия моряка ничуть не хуже нашей наследственной профессии  — мафиози! И вообще, каждый человек волен выбирать профессию по своему вкусу. Прости меня!»

Вот такой простенький план лелеял в своей душе Джованни Фортунато. Но он даже не подозревал, как близок этот план к осуществлению.

Когда Джованни вышел в море в четвертый раз, в тот самый, когда шхуна огибала мыс Смердящего Пса, на нее обрушился страшный шквал. Точнее, сначала шквала не было, а был только легонький ветерок; потом он вдруг окреп и унес за борт вместе с шезлонгом первого помощника капитана. Но это был еще не шквал...

Пока боцман ломал себе голову, что спасать в первую очередь  — шезлонг или помощника, прямо перед носом корабля вдруг откуда-то выскочил перископ подводной лодки.

— Лево руля!  — браво гаркнул капитан.

Рулевой вздрогнул от неожиданно резкого крика и с испугу крутанул вправо.

Лодка протаранила нос судна и скрылась.

— Стоп! Полный назад!  — скомандовал капитан, и тут же в корму влепилась другая подводная лодка.

— Тысяча дохлых акул мне в глотку! Милитаристы проклятые, заполонили весь океан, пройти негде!  — прорычал капитан, поднимаясь наверх и выбегая на верхнюю палубу.

Там его взору предстал жизнерадостный морской офицер в белоснежном кителе, взирающий на него с мостика подлодки через сорок метров водного пространства.

— Капитан Фокин!  — весело представился он.  — А я смотрю у вас неприятность, так может помочь чем?

— Вы кретино, синьор!  — сказал капитан шхуны на ломанном русском.

— Не хотите, как хотите. Наше дело предложить, а там как сами знаете!  — обиделся Фокин и исчез в люке.

Вода вокруг лодки забурлила, зафонтанировала и поглотила ее.

И вот тут-то на шхуну и обрушился тот самый шквал. Несчастное суденышко вертело, швыряло, выворачивало, поднимало вверх тормашками и снова бросало вниз. Мачты сломало сразу же, машина заглохла чуть погодя, всех, кто был на верхней палубе, смыло. Шхуна давно бы пошла ко дну, но легкий груз  — тюки хлопка  — кое-как еще удерживал ее на плаву. Волны вальяжно перекатывались через палубу, которая была уже почти вровень с поверхностью океана, и среди этих волн маячила одинокая фигурка, принадлежащая Джованни Фортунато. Крепко вцепившись в поручни, он с нетерпением ждал, когда на мостике появится капитан, и его смоет.

Капитан появлялся уже три раза, каждый раз все в большем подпитии, но волна его пока не трогала. Наконец он появился снова и еле вскарабкался на мостик.

— Поркомоледетто! *  — заорал он, перекрывая рев ветра.  — Дева Мария, ты слышишь меня?

—У-у-у!  — взвыла в ответ буря.

— Шлюха ты, дева Мария,  — проникновенно сказал капитан,  — как со всякими святыми духами по постелям валяться  — так ты тут как тут, а как людям помочь  — так нет тебя.

—У-у-у-у-у!!!  — заревела разгневанная буря, на капитана обрушилась огромная волна, подхватила его и унесла.

Мечта Джованни исполнилась.

Он собрался с духом и приготовился взбежать на мостик. Но тут же остановился в растерянности. Он вдруг сообразил, что, мечтая о том, как будет стоять на мостике и отдавать команды, он забыл заранее обдумать, какие команды нужно отдавать. Да и некому их было отдавать, эти команды, палуба была пуста. Вся команда была в трюме  — откачивала воду. Боцман пропал неведомо куда, а штурман заперся в своей каюте, молился, блевал и орал сквозь запертую дверь, что если он уж жил, как свинья, так пусть ему позволят хоть умереть по-человечески.

Буря крепчала. Джованни уже из последних сил держался за поручень. Огромная волна накрыла его, рванула, и он с ужасом понял, что следующая волна будет последней,  — он не удержится. Он глубоко вздохнул, готовясь достойно встретить смерть, как вдруг из тумана мельчайших брызг перед ним возникло трясущееся лицо штурмана, который каким-то образом выбрался наружу.

— Молись, мой мальчик, молись!  — горячо зашептал он, обдавая лицо Джованни своим дыханием.  — Видишь, капитан богохульствовал, и господь покарал его. Господи! Успокой душу нашего капитана!

Штурман выпустил леер и, плюхнувшись на колени, принялся распевать хриплым голосом какой-то евангелистский псалом.

Налетевшая волна смыла штурмана.

Джованни привалился спиной к бортику и стал размышлять.

«Капитан богохульствовал,  — думал Джованни,  — и его смыло. Штурман молился, и его тоже смыло. Что же тогда надо делать, чтобы не смыло  — богохульствовать или молиться?"

Подумав немного, Джованни пришел к выводу, что лучше всего привязаться канатом. И только он хотел это сделать, как на палубу рухнула новая волна, подхватила его и выбросила за борт.

За те мгновенья, что он падал в бездну, Джованни, как водится, успел о многом передумать. Прежде всего, он вспомнил, что не умеет плавать, и это вдруг обрадовало его. Значит, не придется мучиться. Потом он вспомнил про папу. И впервые пожалел, что поступил по —своему, наперекор отцовской воле. И что ему было не выбрать семейную профессию  — мафиози. Лучше уж, пожалуй, честно погибнуть от пули, чем захлебнуться вот эдак, и носиться потом по волнам со вздувшимся брюхом...

Джованни стало мучительно жалко себя, но заплакать он не успел  — через рот, нос и прочие дырки в него хлынула холодная, противная вода. Но, теряя сознание, он успел почувствовать, как что-то подхватило его и понесло куда-то...

Очнулся он на берегу.

«Я жив!»  — подумал он и открыл глаза. Было темно, одежда на нем высохла  — значит лежал он здесь давно. Как он спасся, как сюда попал, было неясно. Джованни не стал ломать голову и отложил этот вопрос на потом. Он встал и огляделся. Вокруг были заросли: высокая трава, кусты  — сквозь них мерцал огонек и доносились людские голоса. Джованни прислушался. К своему удивлению он почти все понимал, хотя и никак не мог понять на каком языке ведется разговор.

— Нет! Так невозможно жить!  — восклицал старческий мужской голос.  — Кого ты привела в наш дом! Это же алкогольный экстремист! Где мои запасы рома, я спрашиваю! Все, все они перекочевали в желудок этого монстра! Почему ты не могла привести приличного мужчину?

— Но, дядечка,  — возразил ему писклявый женский голосок,  — я не виновата ведь, что приличные мужчины все уже разобраны. А господин Джек  — мужчина с положением, вот я и думала...

— Ты не тем местом думаешь, уважаемая племянница! Ладно бы, от него хоть какой толк был. А то перед людьми стыдно  — тебе уже пятнадцать лет, а ты еще девица. Твоя мама, между прочим, тебя в четырнадцать родила!

— Дядечка, ну я то здесь причем? Не моя вина, что на острове не осталось свободных мужчин. Где же взять, если нет?

— «Где взять, где взять!» Откуда я знаю, где взять? Но ты уж могла хотя бы сообразить, что если у других девушек с ним ничего не вышло, то и у тебя шансов мало. По крайней мере, мой ром уцелел бы... Выброси его прочь! Видеть его не могу!

Затрещали кусты и на землю рядом с Джованни мягко упало чье-то тело. В отблесках лунного света Джованни распознал мужчину лет сорока. От него исходил такой густой запах спирта, что мелькнувшая поначалу у Джованни мысль, что мужчина мертв, сгинула навсегда.

— Ой, дядечка!  — снова пискнул сзади женский голос.  — Тут его бумажник остался, вывалился, наверное.

— Верни, нам чужого не надо.

Снова затрещали кусты и Джованни тотчас обдало пронзительным женским визгом. Он подскочил и испуганно обернулся. Перед ним стояла, распахнув рот, смазливенькая девчонка, кое-где, кое-как, кое —чем прикрытая вместо одежды и, зажмурив глаза, пронзительно визжала.

— Ты чего?  — спросил Джованни.

Визг прекратился. Последовала пауза  — видимо она разглядывала его  — и снова:

— Дядечка! А здесь еще один мужчина, живой!

Снова, в который раз уже, затрещали кусты. Появился хромой старик с палкой в руках. Посмотрел на Джованни:

— Какой же это мужчина. Это мальчик.

— Для тебя  — мальчик, а для меня  — мужчина!  — капризно топнула ногой девчонка.

— Ну так веди этого мужчину в дом. Здесь разговаривать нечего!  — скомандовал старик.

Девчонка решительно ухватила Джованни за руку и потащила. Он не стал сопротивляться. Они продрались сквозь кусты и вошли в хижину, которая неожиданно оказалась обставленной вполне по-современному. Там старик усадил Джованни в кресло и стал бесцеремонно разглядывать его, скептически поджав губы.

— Ой, дядечка!  — восторженно пискнула девчонка.  — Какой он симпатичненький! Какие у него кудряшечки черненькие! Она потрепала Джованни за волосы. Руки у нее были теплые и мягкие.

— Это не мужчина, это мальчик,  — уверенно повторил старик.

— Мужчина я,  — прошептал Джованни. Голос почему-то плохо его слушался.

— Дядечка, а чем мальчик от мужчины отличается?

— Если он спал с женщинами  — тогда мужчина, а если еще не спал, тогда мальчик.

— Ты спал?  — девочка строго посмотреть на Джованни.

Джованни хотел соврать, что спал, но почему-то покраснел и промычал что-то невнятное.

— Вот видишь,  — с удовлетворением заметил старик.

— Помолчи, дядечка! Эка невидаль, что не спал. Ему ведь ни что не мешает еще стать мужчиной.

Она попыталась заглянуть Джованни в глаза.  — Ты не думай, я ведь тоже еще не спала с мужчинами, значит я не женщина, а девочка. Дядечка, ведь если вместо женщины будет девочка, это сути не меняет, правда?

— Я устал, я очень голодный,  — прохрипел Джованни, уставясь в пол.

— А мы тебя сейчас накормим,  — прощебетала она, усаживаясь к нему на колени...

* Поркомоледетто —непереводимая игра слов, переводится с итальянского примерно, как «тысяча дохлых акул мне в глотку»

Информация о материале

Создано: 09 января 2010

Танцующий остров или История о том, как Джованни Фортунато сделал головокружительную политическую карьеру

Посвящается Оле Шипиловой

Из газетных заголовков:

Драма в Чесвилле...
Кровавая резня в Бабадуле...
Озонная дыра расширяется...
Патер Гринн предрекает конец мира
Канкан назван в числе лучших танцев всех времен и народов...
СПИД шагает по планете...
Военный переворот на острове Канкан...

Глава I. В которой рассказывается о том, что, собственно, произошло.

Восемнадцатого марта на острове Канкан произошел военный переворот.

Глава пришедшего к власти военного правительства ефрейтор Скунс, выступая по Национальному Радио и мешая русские слова с американскими, заявил, что видал он в гробу и Россию и Америку, и это было с энтузиазмом встречено населением острова.

«Мы им покажем, где кузькина мать зимует!»  — ввернул он в свою речь русскую национальную пословицу.

«Ура-а!»  — единодушно завопило население острова, собравшееся на Трактирной площади перед Национальным Радио с тем, чтобы прослушать выступление.

Мигом были извлечены откуда-то на свет красные транспаранты и лозунги с надписями: «Долой!», «Да здравствуют свобода и счастье!», «Без вас обойдемся!», «Будем жить, как хотим!», «У нас свой ум есть!» и т.п.

С пением революционных песен, звонко печатая шаг, население прошло от одной оконечности острова до другой, и, выйдя на северный берег, принялось дружно производить всевозможные издевательские жесты, как на запад, так и восток.

Тут надо сделать отступление и пояснить, что причины для такого поведения были, и весьма основательные. Дело было в том, что две крупнейшие державы мира — Россия и Америка, никак не могли решить между собой, кому из них принадлежит остров. Был этот островок таким ничтожно — махоньким, что, ей-богу, затевать из-за него серьезные дебаты, а уж тем более ссориться, не стоило. Поэтому правили державы островком от случая к случаю: то приедут русские и поправят немного, то приедут американцы и поправят. Каждая сторона втихомолку считала остров своим и снисходительно смотрела на попытки другой державы воцариться на нем.

И вот эдакое мирное сосуществование двух держав выходило для островитян боком. Черте что получалось! Приезжали американцы – тут же вводили доллар, приезжали русские – заставляли переходить на рубли. При русских полагалось говорить на русском и изучать в школе Пушкина; при американцах котировались английский и Лонгфелло. А в итоге на острове не знали ни того, ни другого и говорили черте как, на какой-то дикой англо-русской смеси, которой ни русские, ни американцы не понимали.

Вот вкратце вся предыстория.

А дальше события развивались так...

Революция свершилась, ефрейтор Скунс встал во главе правительства (собственно оно из него и состояло), население вовсю наслаждалось свободой, а мир весь еще пребывал в полном неведении о здешних событиях. Собственный корреспондент Ассоушейтед Пресс на острове уже вторую неделю валялся пьяный в хижине у крошки Беллы, и по этой причине ничего не знал. А корреспонденту ТАСС было вообще на все наплевать. И неизвестно, сколько бы продолжалось это блаженное неведение, если бы пару недель спустя в островную бухту не забрел какой-то коммерческий корабль  — пополнить запасы бананов и женщин

Ни бананов, ни женщин ему, конечно, не дали, да еще и шуганули как следует. Но тайное стало явным, и уже к вечеру этого же дня напротив острова показались силуэты двух подводных лодок  — русской и американской.

Капитаны поднялись на мостик, закурили и принялись бесцеремонно разглядывать друг друга.

— Хелло, мистер Фокин!  — не выдержал первым американец.  — Как поживаете?

— Добрый вечер, мистер Каквас Там. Хорошо поживаем, чего и вам желаем,  — сдержанно ответил русский капитан.

— Каким ветром занесло вас в эти края?  — снова крикнул американец.

— Это военная тайна,  — ответил русский столь же сдержанно.

— Знаем мы ваши военные тайны!  — обиделся американец.  — Между прочим, остров наш! И территориальные воды тоже наши! Так что, или говорите, зачем вы здесь, или выметайтесь отсюда!

— А вот это ты видел?  — ответил капитан Фокин, смачно показывая американцу кукиш.

Американец совсем обиделся, повернулся и ушел. Фокин демонстративно постоял еще немного, докурил, сплюнул в сторону в сторону американцев и полез в люк...

Спустя минуту обе лодки синхронно выбросили антенны и связались со своими.

Свои связались между собой, посоветовались и выдали на лодки идентичный ответ, смысл которого сводился к следующему: «Действуйте совместно, потом разберемся!»

Капитаны, приветливо улыбаясь, снова поднялись на мостики.

— Ну что, господин Фокин, наведем здесь демократию?  — весело спросил американец.

— Наведем! Отчего ж не навести? Не впервой!  — в тон ему ответил Фокин.

— Кто пойдет первым?

— Жребий бросим,  — немного подумав, ответил Фокин,  — чтобы обидно не было.

Бросили жребий. Американцам выпало идти первыми.

«Дуракам всегда везет!»  — зло подумал Фокин, но вслух, конечно, этого не сказал.

Не успело солнце скрыться за горизонтом, как на остров отправился американский десант, где и пропал с концами.