А в это время в хижине старика Сигизмунда, на развороченной постели сидели Белла и Джованни; Белла заклеивала уши Джованни пластырем.

— Ну что же ты так, Джованничка, — нежно ворковала она, — надо было сразу мне сказать.

— А я ничего не чувствовал, — глупо улыбался Джованни.

— Я тоже не соображала, что делаю! — засмеялась она. — Только смотрю утром, а у тебя уши искусанные. Прости меня, пожалуйста!

— Не за что, глупенькая! — засмеялся он и впился ей в губы.

— Пусти, сумасшедший! Средь бела дня! У нас еще целая ночь впереди.

— Как? Только одна?

— Ну что ты, глупенький. Много, много ночей!

— Вся жизнь!

— Да, вся! Я люблю тебя!

— А я тебя!

— М-м-м-цу!

— У нас будет славная жизнь! Ты будешь ходить в трактир и пить кофе, а я буду ждать тебя. Потом ты будешь приходить домой, и мы будем танцевать дотемна. И все ночи будем проводить вместе!

— А что еще?

— В каком смысле «еще»?

— Ну что еще мы будем делать?

— А разве тебе мало? У нас все мужчины ходят в трактир и пьют кофе. Что ты еще хочешь? А женщины ждут, пока они напьются.

— А потом?

— Потом все танцуют.

— И это все?

— А что еще тебе надо?

— Ну как же... Ведь есть какие-то другие важные, полезные дела. Люди должны трудиться, ходить на службу, получать образование. Работать, короче говоря.

— Фи! А зачем это нужно нам? Тогда танцевать некогда будет.

Тут с улицы послышались шаги, и в дверь решительно постучали.

— Ай! — взвизгнула Белла. — Погодите! Я не одета!

— Да сколько я тебя помню, ты всегда неодетая бегаешь, — ответил из-за двери насмешливый мужской голос.

— То было раньше, — серьезно пояснила Белла, — а теперь я замужняя дама, и мне надо блюсти приличия. — Она выхватила из-под кровати какую-то коробку внушительных размеров, и убежала с ней за занавеску. И уже оттуда крикнула: «Войдите!»

Вошли двое: молодой парень во фраке, цилиндре и босиком; другой — тоже молодой, только одетый в форму морской пехоты США.

— Привет! — сказал парень во фраке.

— Привет! — крикнула из-за занавески Белла.

— Здравствуйте, — застенчиво пролепетал Джованни, пытаясь хоть немного прикрыться одеялом.

— А где Белла? — спросил «цилиндр», искоса вглядываясь в Джованни.

— Я здесь! — крикнула из-за занавески Белла.

— Та-ак! — парень внимательно огляделся. — А ты, значит, и есть тот самый итальянец.

— Тот самый! — подтвердила из-за занавески Белла.

— А чего это ты за него отвечаешь? Он что, не понимает по-нашему?

— Почему же это я не понимаю? — обиделся Джованни. — Я очень даже понимаю! И по-вашему, и, вообще по-всякому.

— Здорово! — восхитился парень, и, встав в позу, стал говорить речь. Смысл речи сводился к следующему. Парень в цилиндре жаловался на своего спутника. Говорил, что тот плохо понимает по-островному, а понимать должен, поскольку является ни кем иным, как военным министром острова. Сам он представился президентом. Джованни решил, что недопонял и уточнил:

— Как? Неужто сам президент?

— А он только вчера президентом стал, а до того ефрейтором был, на таможне, — крикнула из-за занавески Белла. — И гляди ты, уже министра себе где-то нашел! Где ты его взял, Скунс?

— А кто его знает!? — Безалаберно улыбнулся Скунс. — Откуда он взялся? Они вчера под вечер на острове появились и переженились на наших девушках. Всего восемь человек. Этот показался мне самым толковым, вот я его и назначил министром.

Тут он снова разразился речью, смысл которой сводился к тому, что гражданское правительство не может состоять только из одного президента, а потому еще требуются и министры. Причем желательно, чтобы министры принадлежали к разным национальностям и являли собою, таким образом, мировое сообщество в миниатюре. Это поднимет международный авторитет правительства и, кроме того, продемонстрирует отсутствие у островитян националистических и расовых предрассудков.

Скунса так и распирало от самодовольства, когда он говорил это; ясно было, что именно он, и никто другой, додумался до идеи международного правительства, и эта идея составляет предмет его законной гордости. Он только выразил некоторое сожаление, что на острове, увы, нет пока ни одного афроафриканца, но зато почти все остальные нации налицо. Он сам — островитянин, военный министр — американец, Хрисанф Бабочкин согласился представлять в правительстве Россию и попросил себе портфель министра просвещения. И вот теперь они пришли к Джованни с просьбой войти в правительство от Италии и взять себе какой-нибудь портфель.

— А какой портфель мне взять? Кем я буду в вашем правительстве? — растерянно спросил ошалевший от такого потока информации Джованни

— А кем ты раньше был? — хитро сощурился президент.

— Моряком! — гордо провозгласил Джованни.

— Тогда будешь морским министром, — назначил президент.

— Ура-а! — выскочила из-за занавески притихшая Белла. — Мой муж — морской министр!

— Ух ты! — ахнул президент Скунс и разинул рот, американец тихо присел на пол, а Джованни медленно поднялся, забыв о своей наготе.

Перед ними стояла... стояла... Это была Белла, но какая Белла! Платье, белоснежное платье! Воздушное платье королевского достоинства падало ослепительными складками с плеч, ей богу, самой природой только для того и созданных, чтобы такие платья носить. Джованни только теперь увидел эти плечи. А туфельки! Чудесные туфельки (и где она только взяла такие), сахарные лодочки на тоненьком каблучке сидели так, словно их не снимали с самого рождения. А прическа! А манера держаться! И откуда только такое! Ведь еще вчера бегала по острову, сверкая голыми пятками...

— Ой! Белла! Какая ты у меня, — прошептал Джованни, и, опустившись на колени, стал целовать ее ноги.

Президент молча снял шляпу.

Если бы полчаса спустя возле хижины старика Сигизмунда каким-нибудь образом оказался случайный прохожий, он, несомненно, заметил бы, как из ее окна выпрыгнул небольшой тайфунчик и заскакал по дороге, ведущей к трактиру. Тайфунчик двигался не сам по себе, а сопровождал небольшую процессию, вышедшую из хижины несколько ранее: впереди, с видом и повадками истинной министерши шествовала Белла. За ней, разинув рты, безвольно брело островное правительство почти в полном составе. Но случайного прохожего поблизости не случилось, и только безмолвная природа смогла оценить по достоинству столь внезапную перестановку ведущих ролей на острове. От зрелища, доселе невиданного, все в ней пришло в смятение, забеспокоилось, закружилось и родило тот самый тайфунчик, который кинулся вперед, заскакал, запрыгал вокруг Беллы, нежно раздвигая пыльную траву перед ее ногами. Ветер пригнал откуда-то хилое дымчатое облачко и слегка прикрыл солнце, чтобы не очень пекло.

Процессия, меж тем, вышла на площадь, и на трактирной веранде произошло смятение, перешедшее вслед за тем во всеобщий столбняк. И пока Белла невинно (по-женски) наслаждалась произведенным эффектом, тайфунчик с радостью внес в него свою лепту и немного напроказил: прыгнул на веранду, покрутился между столиками, позвенел посудой, выхватил трубку изо рта у Сигизмунда и выбил ее о лоб трактирщика.

Трактирщик очнулся.

— Послушайте, Сигизмунд, — громко прошептал он в полной тишине, — сдается мне, что у нас на острове новый правитель, и я, кажется, знаю кто это!

— О, да! — многозначительно согласился Сигизмунд. — Без цветов здесь не обойтись.

Он воровато оглянулся на Старого Садовника:

— Я, конечно, уверен, что мой друг будет рад подарить молодым несколько роз со своего знаменитого куста, что возле водокачки; но все —таки, Скунс, не в службу, а в дружбу, присмотрите за ним на всякий случай, и никуда не отпускайте, пока я не вернусь.

С этими словами он тихо исчез через кухню.

Трактир постепенно приходил в себя и сбрасывал оцепенение: зашевелились руки, ноги, постепенно заворочались шеи, хрустели суставы, поскрипывали связки. Под эти анатомические звуки Белла легко и изящно вошла на веранду, ловко проскользнула между столиками, между скрещенными на ней недоуменными взглядами вглубь трактира; прямо к креслу Хрисанфа.

— Здравствуйте, Хрисанф, — проворковала она и изящно, двумя пальчиками, подняла его с кресла. — Запомните раз и навсегда — когда дама стоит, сидеть невежливо.

— Джованни, иди сюда! Это будет теперь твое место.

Джованни подошел и извиняющимся взглядом посмотрел на Хрисанфа. Хрисанф вздохнул грустно и, не говоря ни слова, пересел на место старика Сигизмунда. В трактире снова наступила неловкая тишина. Нужно было бы кому-нибудь что-то сказать, но никто не решался.

Наконец, трактирщик собрался с духом:

— А-а... скажите, уважаемая Белла...

— Одну минуточку! — прервала его Белла, — одну минутку!

Она быстро уселась на колени к Джованни, вкусно поцеловала его в губы, поерзала, устраиваясь поудобнее, и повернулась к трактирщику:

— Вот, теперь я вас слушаю.

— А скажите, уважаемая Белла, ваш супруг, он...

— Тише! — прервали его. — Погоду передают!

Все мгновенно смолкло. Передача по радио прогноза погоды была для островитян священным обрядом. Слушали прогноз с упоением, с истинным наслаждением, так, будто бы в нем содержалось некое высшее откровение, великая мудрость, от которой зависело процветание острова, вся его дальнейшая жизнь. И вот, поди ж ты, погода на острове никогда не менялась, всегда была одна и та же, но жизнь в эти минуты замирала полностью: смолкали на полуслове разговоры, переставали петь птицы, не рождались дети, и даже, казалось, единственный на острове ручей прекращал свой бег и останавливался. Все слушало.

Люди на веранде мгновенно замерли в немыслимых и неудобных позах, дабы самым слабым случайным звуком не нарушить тишины, и навострили слух. Белла быстро зажала рот Джованни, чтобы он не вздохнул с непривычки слишком громко.

Радио начало похрипывать, покашливать, поохивать, прочищая потихоньку свою глотку. И когда вся веранда приготовилась уже внимать священным словам, Радио всех надуло и вместо прогноза стало вдруг передавать сводку происшествий:

— Внимание, внимание! Дорогие сограждане! Наконец-то мировая общественность обратила на нас внимание. Наш островок стал объектом интереса прессы, а также радио и телевидения всех стран! Слушайте, только что сообщили, что на нас вчера напали американцы, чуть ли не целая дивизия!

— А где же они? — удивился Почтмейстер. — Я что-то никого из них не видел.

— Сообщают, что до острова они не добрались и где-то сгинули, — пояснило Национальное Радио. — Где-то.

— А, как же! — вспомнил вдруг трактирщик. — Помните, Джек тоже о каком-то десанте говорил? Наверное, о том же самом. А я-то думал, что это он спьяну.

— Да, вот еще что, друзья! — спохватилось Национальное Радио. — Где-то здесь поблизости вчера утонула итальянская шхуна. Так что смотрите, может вынесет что-нибудь.

— Мама мия! — ухватился за лицо Джованни. — Это же моя шхуна. Бедный мой папа! Он сейчас слушает радио и думает, что я тоже утонул. Надо срочно дать телеграмму, успокоить его! Он у меня хоть и мафиози, но очень хороший человек. Не надо, чтобы он волновался!

— Прекрасно! — воскликнул Почтмейстер, выбираясь из-за стола. — Прекрасно! Это очень хорошо, что вы такой внимательный сын! Прежде всего, молодой человек, надо заботиться о родителях, а уже потом все остальное; фигли-мигли и прочее. Идемте скорее, порадуем вашего папочку, а Белла пусть здесь посидит: ее будут караулить всей верандой, и с ней ничего не случится.

Они ушли.

— Не понимаю, — проворчал Старый Садовник, недовольно косясь на Национальное Радио. — К чему забивать эфир всякой ерундой, вместо того, чтобы тихо и спокойно передавать погоду. Зачем мне знать, что делается там у них, когда я должен знать, что произойдет здесь.

— Э, нет, не скажите! — возразил трактирщик. — То, что произойдет здесь, вы и так знаете. А вот в мире, между прочим, тоже происходят интересные вещи. Вот, полюбопытствуйте, — он извлек из-за пазухи измятый газетный листок, — месяца два назад ветер принес с моря, так я, знаете ли, до сих пор с удовольствием почитываю.

— Ну что там может быть написано, — скривился Старый Садовник, — наверняка, какая-нибудь ерунда!

— Ну, к примеру, знаете ли вы, что, — трактирщик приблизил газету к глазам, — ведущие ученые мира не исключают возможность гибели цивилизации в результате глобальных катастроф уже в конце нынешнего тысячелетия?

— А какое мне до этого дело? — пожал плечами Старый Садовник.

— А вот, кровавая резня в Бабадуле! Слышали вы что-нибудь об этом?

— Ну, я же говорил, — удовлетворенно хмыкнул Старый Садовник, — ничего хорошего там быть не может. Вот вы когда-нибудь слышали, чтобы у нас устраивали резню.

— Как это — резню? — не поняла Белла.

— Это очень просто, — пояснил Старый Садовник, — когда там один человек не нравится другому, тот просто идет и режет его — это у них обычное явление.

— Какой ужас! — воскликнула Белла. — Ни за что не отпущу моего Джованничку к ним назад.

— Успокойтесь, Белла, — вмешался трактирщик, — Старый Садовник сгущает краски. Все это не так просто. Это политика. Вот, например, в этом самом Бабадуле рыжие резали брюнетов за то, что те не хотели убираться из их города...

— Дурость это, а не политика! — резко оборвал его Старый Садовник. — Проще жить надо. Вот я, например, всю жизнь выращиваю цветы, вы варите свой кофе, Сигизмунд воспитывает племянницу; и ни у кого из нас, заметьте, не возникло желания зарезать другого, потому что мы живем просто, и каждый делает то, что ему нравится. А они там, в мире, напридумывали себе всяких сложностей: нации, государства, полиция, банки, армии, налоги! Да кому это надо? Вот у нас — ни наций, ни государства. Правительство есть, а государства нет. Русские есть, американцы есть, все есть, а наций нет! И ничего, обходимся, не воюем друг с другом. Проще жить надо, проще!

— Фи! — сказала Белла. — Да ну вас! Я думала вы умные вещи будете говорить, а вы что-то непонятное несете. Какие-то нации, государства, банки. Какое нам до этого дело. Ну, есть где-то Америка, где-то Россия. Теперь, я знаю, где-то Италия есть. Ну и пусть себе живут, как хотят. Незачем всем этим голову засорять. Мы сами по себе!

— Браво, Белла! — крикнул Хрисанф Бабочкин. — Вот это и есть настоящий социалистический реализм!

Веранда одобрительно зашумела и единодушно пришла к выводу, что есть более приятные вещи, чем резня в Бабадуле.

— Послушай, Белла, — вдруг задумчиво сказал Скунс, — я только сейчас сообразил... Ведь твой Джованни сказал, что его отец — мафиози?

— Ну и что здесь такого?

— Да нет, ничего. Но если бы я раньше об этом знал, тогда бы я...

— Что «тогда бы ты...»! — вскочила Белла, и из глаз ее вылетели две фиолетовые молнии. Они стремительно сверкнули над головой пригнувшегося Скунса и срезали в морской дали перископ советской подлодки. — Ты думаешь, что если папа моего Джованни — мафиози, то он недостоин быть морским министром?!

— Да что ты, Белла. Как ты могла такое подумать! Наоборот, я хотел сказать, что уважаю теперь Джованни еще больше, если, родившись в преступной семье, он выбрал честный путь.

— Друзья мои! — произнес вдруг Доктор с какой-то затаенной торжественностью. А ведь никому не пришел в голову вопрос, каким образом спасся супруг нашей уважаемой Беллы.

— Что вы имеет ввиду?

— Нет, вы сначала скажите мне, он рассказывал, как он спасся?

— Он говорил, что начал тонуть, но что-то подхватило его и вынесло на берег, — сказала Белла.

 — Вот! — Доктор многозначительно поднял палец. — Подхватило и вынесло, — и, помолчав немного, добавил, — Это мои дельфины его спасли!

Лучше бы он промолчал.

Мгновенно десятки кулаков взвились в воздух, все повскакали с мест, утробный рев вырвался из множества глоток, глаза засверкали бешеным гневом. Монолитная толпа стала угрожающе надвигаться на Доктора. Каждый из этой толпы счел бы себя обделенным, если бы не принял участия в общем действии.

Дело было вот в чем.

Когда-то, давным —давно, Доктор решил организовать на острове водную спасательную службу. С этой целью, начитавшись научно —популярной литературы, он вступил в сговор с местными дельфинами и обучил их спасательным приемам...

Тот черный день навсегда запомнился островитянам, ибо с этого момента они начисто забыли вкус морской воды. Обученные дельфины не делали никакого различия между теми, кто и в самом деле тонул, и теми, кто просто купался, ловил рыбу, и занимался прочими приятными делами. Спасали всех без разбору. Однажды обучившись, дельфины стали передавать спасательные приемы по наследству, и слово «купаться» постепенно исчезло из языка островитян.

Долгое время после этого Доктор прятался от разъяренных сограждан в лесу. Потом история подзабылась, хотя островитяне нет —нет, да и поглядывали с тоской на ласковую голубизну недоступной им теперь лагуны. Доктор вернулся в общество, но о дельфинах, разумеется, благоразумно помалкивал

И черт его дернул теперь напомнить об этом! Несомненно, на острове, вопреки утверждению Старого Садовника пролилась бы кровь, но, к счастью, тут вернулись Почтмейстер с Джованни и отвлекли внимание на себя.

— Уф! — громко фыркнул Почтмейстер, сматывая с шеи почтмейстерский шарф — единственный признак своего достоинства. — Вы даже не представляете, Белла, до чего же ловок ваш супруг.

— Почему же, представляю, — стыдливо потупилась Белла.

— Если бы не он, то мы до сих пор топтались бы перед дверью телеграфа. Представьте, я обронил ключ, а отыскать его в этом лесу никак невозможно. Я хотел уж было идти за нашим уважаемым трактирщиком, чтобы он вышиб дверь своим телом. Но ваш супруг молодец, я охнуть не успел, как он взобрался по совершенно гладкой стене, вы представляете — ни одного выступа, протиснулся в форточку и открыл мне дверь изнутри. Ей-богу, Белла, ваш супруг — молодец!...

— Тише! — раздался возглас. — Погоду передают.

Все мгновенно стихло.

Национальное Радио на столбе похрипело, поохало, покашляло и сказало:

— Внимание! Всем членам правительства немедленно подойти к водокачке! Повторяю...