Честно говоря, я не знаю, для кого пишу этот текст.

84% людей не поймут написанного. Точно так же, как человеку с ограниченным цветовосприятием невозможно объяснить, чем отличается «красный» от «алого», так и человеку, который говорит и думает на примитивном и ограниченном языке, невозможно объяснить понятия, которые в этом языке отсутствуют напрочь.

Наверное, я адресуюсь, к оставшимся 16%.

Медицинский факт, цветовосприятие у разных людей разное. Нет, я не про дальтоников. Просто один человек физиологически способен воспринять одну тысячу цветов, а другой – пятьдесят миллионов. И что интересно, оба они скорее всего проживут жизнь так и не поняв этой разницы и не узнав про нее. Одной тысячи цветов – вполне достаточно, чтобы видеть этот мир во всей красе, не испытывая никакой ущербности. Просто там, где первый человек будет видеть только «красный цвет», второй увидит и «алый» и «красный с искринкой» и «цвет мака» и «цвет артериальной крови». И для него это будут разные цвета. Но в повседневной жизни это умение видеть больше цветов – оно, в общем-то совершенно излишне, и будет полезно разве что дизайнеру или полиграфисту.

Нам же тут это интересно совсем другое, а именно то, что если эти два человека начнут обсуждать цвета, второй не сможет объяснить первому, в чем заключена разница между цветом мака и алым цветом. Потому что эта информация будет недоступна для него физиологически. Возможно он даже обидится на своего собеседника, сочтя, что тот разыгрывает его.

Это не значит, что второй человек «лучше» первого. Это просто значит, что количество информации, которое способен воспринять первый человек через органы зрения ограничено по сравнению со вторым человеком, и это – объективная данность, от которой никуда не деться.

К чему я это все рассказываю.

Когда я в молодости первый раз прочел роман Оруэлла «1984» (тогда еще – запрещенный), я не смог понять смысла Новояза. Оруэлл — это, конечно, объяснял, объяснял понятно, но я все равно не понимал.

Новояз был сконструирован таким образом, - объяснял Оруэлл, - чтобы его словами легко можно было выразить дозволенные государством значения, но нельзя ни прямо, ни косвенно высказать все остальные. К примеру слово «свободный» в новоязе оставалось, но его можно было использовать лишь в таких высказываниях, как «свободные сапоги», «туалет свободен». И его невозможно было употребить как «политически свободный», «интеллектуально свободный», поскольку язык исключал сами понятия «свобода мысли» или «политическая свобода», и не давал возможности их выразить.

«Что за глупость, - подумал тогда я, - пусть, допустим, в языке нет слова «забастовка», но, если рабочим приспичит, они все равно забастуют и придумают для этого новое слово». Язык же он живой, он развивается, и его нельзя насильно изменить сверху, если у народа есть возможность менять его снизу.

И лишь спустя годы я начал понимать, что имел ввиду Оруэлл. А когда переехал в Европу и столкнулся с живым английским (не с тем, что я учил в школе, в институте, на всяких курсах) я понял это окончательно.

Я вдруг с удивлением понял, что при помощи английского не только намного проще выражать всякие мысли, но можно выражать такие смысловые нюансы, которые в русском – просто недоступны. Довольно быстро выяснилось, что теми же бОльшими возможностями по сравнению с русским обладают немецкий, французский, итальянский, греческий…

Что там, где в русском языке для передачи какой-нибудь тонкой особенности смысла придется составить несколько предложений или абзац в английском зачастую достаточно присобачить к глаголу артикль, как к существительному. Или наоборот, поставить существительное в глагольный инфинитив. Или использовать один из трех десятков синонимов, которые в отличие от синонимов русского языка имеют тонкие смысловые нюансы. Это только в русском выражения «я испугался привидения» и «я испугался призрака» имеют абсолютно идентичный смысл. А в английском, французском и прочих языках предложения с «привидением» и с «призраком» будут иметь разные смысловые тонкости.

«Как же так? – недоумевал я. – Меня с детства учили, что русский язык – великий и могучий, а не деле оказалось – зажатый, косный и примитивный. Хотя – чрезвычайно организационно сложный для такой примитивности».

Я стал интересоваться вопросом. И довольно быстро понял, что в те времена, когда впервые прозвучала фраза о «великом и могучем», он действительно был таким: Могучим, мощным и гибким. Но после Великой Октябрьской Социалистической Революции русский язык стал стремительно упрощаться, утрачивать свои возможности и сейчас, дай бог, у него осталось только процентов 10 от тех возможностей, что были во времена Тургенева.

Попробую объяснить на конкретном примере.

Вот есть роман Толстого «Война и мир». Нас уверяют, что это – величайшее произведение мировой и русской литературы, но 99% моих сограждан ничего великого в нем не видят. И вы знаете – они правы. Тот роман, который они читают – это совсем другой роман, не тот, что был написан Толстым.

Вот смотрите, название романа, «Война и Мир», что оно вообще означает? Описание военного и мирного времени?

А вот, например, три фразы со словом «мир».

• Нам нужен мир, а не война
• Весь мир возмущен этим событием.
• Этот мир, придуман не нами, этот мир, придуман не мной.

Понятно, что слово «мир» в первой фразе означает не то, что в третьей. В первой фразе слово «мир» означает отсутствие войны, во-второй – человеческое общество, а в третьей – мироздание. Как понять о каком мире идет речь? В современном русском – только из контекста, иначе никак.

А теперь представьте, что вам нужно в третьей фразе употребить слово «мир» в том значении, в каком он употреблен в первой фразе, дескать, я не одобряю и не приемлю тот мирный договор, который вы заключили.

Как вы можете это сделать? Только построив вокруг еще несколько фраз из которых было бы понятно, что вы имеете ввиду. Иначе – никак! Нет у вас другой возможности. А вот у Толстого такая возможность была. Он бы, в зависимости от того, какой смысл имеется ввиду, написал бы слово «мир» по-разному.

В Первом случае написал бы «мир» -- отсутствие войны.

Во втором бы случае, написал бы «мiр» -- человеческое общество.

В третьем бы случае, написал бы мνр – мироздание, мировоззрение, или же церковное масло (Символизирующее то же мироздание).

Так вот, название романа Толстого, (как его писал сам Толстой) на самом деле не «Война и Мир», а «Война и Мiр», то есть «Война и Общество». Но это «по письменному», а был еще и «устный». Во времена Толстого «русский устный» и «русский письменный» -- это были два разных языка. По-настоящему, а не в шутку – разных. Помните пословицу «Говорит, как пишет», вам она уже непонятна, а в те времена имела вполне конкретный смысл.

Так вот «по письменному» название романа было «Война и Общество», а устно это слышалось, как и сейчас – «Война и Мир» (Война и Отсутствие войны). Богатая игра смыслов, которая при этом возникала, давала значение, понятное современникам Толстого. В современном русском языке чтобы выразить смысл этой игры слов, роман пришлось бы называть сложно и громоздко «Как война меняет людей и отношения между людьми». А во времена Толстого – весь этот смысл выражался двумя словами – коротко и ясно.

Если вы обратитесь к литературе (и даже изданиям) той эпохи, то вы к удивлению своему, найдете там оба варианта написания названия романа, и "Мир", и "Мip". У людей той эпохи не было нынешних жестких рамок, они с легкостью манипулировали смыслами.

И это только заголовок. Текст романа после языковой реформы, убравшей из русского языка «лишние буквы» исказился и утратил значительную часть игры смыслов, заложенную в него.

А дальше, после революции, путем очень мелких, практически незаметных шагов, русский язык был выхолощен радикально.

Не только «лишние буквы» исчезли из русского алфавита, исчезло много всего. Исчезло множество слов-паразитов, которые таковыми не являлись. Вот, например, употребил я намедни словечко «отнюдь», а собеседник меня не понимает. «Что означает это слово?» - спрашивает. А оно ничего не означает! Ну как ему объяснить, что раньше в русском языке была куча слов, которые не имели собственного значения, а служили лишь для придания нужного оттенка смысла сказанному.

Исчезли смысловые различия синонимов. Теперь, к примеру, «намедни» и «накануне», «привидение» и «признак», «ключ» и «родник» - означают буквально одно и тоже. Раньше они тоже означали одинаковые понятия, но – с разным смысловым наполнением. Вы могли играть этим, теперь – не можете.

Раньше вы могли с легкостью играть правилами грамматики и пунктуации, допускать намеренные ошибки, чтобы выразить тонкие оттенки смысла, теперь это категорически недопустимо.

Перечислять все потерянное долго, нудно и вряд ли возможно. Все что утратил русский язык в течение 70 лет советской власти и двадцати пяти лет после нее, можно с легкостью найти теперь в других языках, в романских – изменчивость родов существительных и значащие окончания, в английском – вольности пунктуации, множественность синонимов и многообразие времен. В германских - сложные слова и легкость образования неологизмов. В семитских языках – разные смысловые нюансы написанного и произнесенного вслух. И все это раньше было собранно в одном русском языке, и потому он был великим и могучим. Теперь в нем ничего этого нет, а его возможности продолжают сокращаться. Возможно вы этого не замечаете, потому, что изменения происходят постепенно и неспешно и, главное, потому, что смотрите на ситуацию «изнутри русского языка» и можете видеть только то, что вам позволяют его средства, а позволяют они ныне – очень немного.

Вы не задумывались, почему так стремительно ширится употребление мата в русской речи? От бескультурья? Да нет, бля, самые культурные люди сейчас матерятся так, как раньше матерились грузчики!

Все дело в том, что русский язык настолько примитивизировался сейчас, что мат остался единственным средством придания речи нужной эмоциональной окраски и тонких смысловых нюансов.

Вот попробуйте сказать фразу: «В России грядет великий пиздец!», так, чтобы было так же эмоционально, емко и кратко, но без матерного слова. У вас не получится. А вот у Пушкина бы – получилось бы. И у Толстого. Потому что говорили и писали они на другом русском языке.

Так что Новояз, описанный Оруэллом, возник не на пустом месте. Оруэлл живо интересовался, что происходит в Советской России, он понимал, что там происходит и, описывая новояз, он описывал то, что реально происходило в СССР.

На протяжении последних двух недель я ставил эксперимент. Брал какое-нибудь емкое, неоднозначное и многопластовое слово на русском, английском или итальянском языке и просил в разных сообществах (в том числе и профильных, переводческих) подобрать мне адекватный перевод на другой язык, такой, которые смог бы передать все многопластовые оттенки смысла.

Увы, препоном для выполнения этой задачи для русских становилось не плохое знание языка, а то, что только один человек из десяти вообще понимал, что требуется, и что такое «оттенки смысла». Мне просто кидали мне ближайшее слово из словаря.

А вот англоязычные или итальянцы наоборот, прекрасно понимали задачу и, если, что и мешало им выполнить ее в совершенстве, так это недостаточное знание русского. Но тем не менее, это их не останавливало, я получал от них прекрасные неологизмы, не грамотные, нелепые, но зато точные и емкие. Хотя, «не грамотные» - это с точки зрения современного русского языка. Карамзина бы эти неологизмы, возможно, привели бы в восторг.